[Тимур]

Продолжаем практику выкладывания конспектов интересной литературы

 

Маленькое предисловие. Говорят, что нет пророка в своем отечестве – и это более чем верно в отношении Александра Петровича Прохорова. С одной стороны есть книга, она издана, переиздана – однако, я хочу сказать, что уровень известности его идей абсолютно не соответствует масштабу. Масштаб я бы сравнил с Гумилевым. Но, в отличие, от Гумилева, идеи которого работают на достаточно высоком уровне, те наблюдения, которые сделал Прохоров – работают на любом уровне (в России). Как мне кажется, это тот случай, когда было бы крайне полезно, чтобы эту книгу прочел каждый россиянин. Еще раз – каждый. Я понимаю, что это наглое заявление, но тем не менее.

 

Скажу сразу – книга невеселая. Ну, то есть, в плане языка и подачи все в порядке. Читается легко. Проблема в смысловой нагрузке. Прохоров рассказывает нам про нас. И рассказывает не очень-то веселые вещи. Опять же – в этом вроде бы нет ничего нового – ругать самих себя у нас национальная привычка. Фишка в том, что Прохоров не ругает, а довольно доходчиво объясняет, ПОЧЕМУ оно все так. Кто-то подумает – еще одна универсальная теория всего. Так-то оно так, но я скажу за себя – обобщения, изложенные в книге, очень уж хорошо накладываются на управленческую практику. По крайней мере, мало по какому пункту я могу сказать – автор в корне ошибается. Где-то, конечно, перегибает палку, не без того. Где-то делает уж слишком хлесткие заявления. Что, наверное, с научной точки зрения некорректно. Хотя бы потому, что в реальной жизни всегда есть какое-то статистическое распределение. Что с моей точки зрения не отменяет и не перечеркивает. Потому что есть некая главная вещь: вскрыты очень важные особенности управленческого процесса в России.

 

С одной стороны: «многая знания – многая печали». Так что может и не стоит ничего читать, а нужно все также светло и радостно бегать по граблям. С другой стороны, я бы все-таки советовал прочесть и как следует спокойно обдумать.

 

Хочу сакцентировать ваше внимание на «спокойно обдумать». И вот почему. Я несколько опасаюсь, что кто-то из читателей начнет гневаться на автора, подозревая его в русофобии и тиражировании либеральных мифов. А кто-то другой, наоборот, начнет возмущаться тем, что автор прославляет Сталина, Петра, Ивана Грозного – и вообще тиранию. Ни то, ни другое. Автор просто умный и объективный человек, а это в наши времена большая редкость. Единственное… все-таки, с позиций сегодняшнего дня, понятно, что есть определенные натяжки в той части, где автор описывает принципиальные моменты западной цивилизации. Ну то есть, в 90-е мы про запад многое не понимали, и опирались не столько на реальность, сколько на идеализированные представления. Сейчас (особенно после кризиса) прошло довольно много отрезвляющей информации. Что не отменяет ценности книги, потому что, во-первых, «доверяй, но проверяй» - универсальный принцип, а во-вторых, потому что в части российской действительности автор обладает исчерпывающей компетентностью. Если честно, я вообще в первый раз сталкиваюсь с человеком, у которого была бы с одной стороны серьезная историческая подготовка, а с другой стороны впечатляющая управленческая практика.

 

Итак, я призываю прочесть книгу. НО.

 

Но, поскольку, современному человеку умные читать книжки по большей части некогда (да и в головы длинные тексты перестали помещаться) – добрый, заботливый и трудолюбивый я сделал для вас, дорогие читатели, сокращенную версию. Не спешите радоваться – это не тот случай, когда убрана вода. Я убрал главным образом исторические примеры (все равно у нас историю почти никто толком не знает), вырезал довольно содержательные пояснения, сократил какие-то построения. Все во имя того, чтобы сэкономить ваше время. В итоге довольно увесистая книга, усохла с 500 страниц, до жалкого 30 страничного реферата. Меньше нельзя.

 

Но! Имейте в виду, что в моем пересказе несколько пострадала достоверность и связность изложения. Кроме того, просто чтобы было веселее читать, я подмешал в текст некоторое количество отсебятины. Если вам покажется, что автор излагает какую-то чушь, имейте в виду – скорее всего я просто провалил свою конспектостроительную задачу. Прежде чем бросаться с кулаками – почитайте первоисточник. Ну и чтобы было совсем смешно, я добавил некоторое количество личных комментариев (абзацы меньшим шрифтом).

 

Я призываю вас все-таки прочесть оригинал. И поскольку автор, наш даю ссылку на литрес, где электронную книгу можно купить за жалкие 200 р.

http://www.litres.ru/aleksandr-prohorov/russkaya-model-upravleniya/

 

А бумажное переиздание, можно приобрести (сюрприз!) у Темы Лебедева

http://www.artlebedev.ru/everything/izdal/russkaya-model-upravlenia/

 

 

А теперь, собственно, конспект.

 

 

Русская модель управления

 

Изучение русской истории и размышление над ней приводит нас к парадоксу: вопиющая неэффективность сочетается с удовлетворительной результативностью. С одной стороны, мы хорошо понимаем, как у нас все глупо, плохо, ужасно. И прекрасно понимаем, что так у нас было всегда. И лучше не станет. С другой стороны, Россия – одно из самых больших государств на земле, выигрывала (пока) все принципиальные войны, запустила человека в космос и осуществила одну из вековых мечт человечества – государство людей труда без эксплуататоров – все об этом только мечтали, а мы взяли и сделали. Это просто для примера. При этом русская история полна как эпических провалов произошедших в крайне благоприятных условиях, так и выдающихся успехов в условиях крайне неблагоприятных. Можно предположить, что есть некие общие факторы, скрытые пружины, обеспечивающие и то и другое. Об этом и книга.

 

Исторический процесс можно интерпретировать как процесс конкуренции управленческих моделей. В ходе конкуренции менее эффективные модели гибнут, более эффективные выживают и развиваются. От древних деспотий, через полисы и империи античности, феодализм, капитализм, корпкапитализм. Уровень развития общества тем выше, чем большие слои вовлечены в конкурентные отношения. Общий принцип эволюции заключается в том, что есть выигравшие, есть проигравшие. И проигравшие уступают место выигравшим. Между прочим, одним приятным бонусом социального прогресса является то, что мы платим за развитие все меньшую цену: от вырезания незадачливых народов, через их порабощение, к смене культуры путем "мягкой силы". От рабовладельческой эксплуатации, через эксплуатацию феодальную, потом буржуазную, к нынешней форме, которую и эксплуатацией-то не назовешь :-). И еще наблюдение: чем более широкие общественные слои вовлечены в конкурентные отношения, тем выше уровень демократии в смысле возможности личности повлиять на общие действия системы. Так вот, еще раз подчеркнем, историю можно интерпретировать как конкуренцию управленческих моделей.

 

И если мы говорим о том, что общественное развитие связано с развитием конкуренции, то тут же всплывает первая парадоксальная особенность России. В России всегда в конкуренция подавлялась. Затруднялся переход крестьян к другому барину, запрещался переход монахов из монастыря в монастырь, власть старалась всячески затруднить самовольные переходы рабочих и колхозников. И сейчас мы видим, что на уровне корпоративной культуры российских предприятий не приветствуются переходы из отдела в отдел. Вообще, в отличии от США, где считается правилом хорошего тона раз в три года менять работу, у нас к прыгунцам относятся с подозрением. Если нет возможности удержать запретами, наши управленцы любят включать мягкое закрепощение: бонусы за выслугу, корпкредиты. Кроме блокировки конкуренции на уровне низов мы видим широко распространенные практики блокировки конкуренции в элитах: старомосковская система назначений по родовитости, купцы старались путем соглашений полюбовно разделить рынок и не допустить ценовой войны. Иными словами: наше общество по своей природе не очень-то конкурентно.

 

Почему так?

 

Может быть потому, что у конкуренции есть свои накладные расходы? Мы хорошо знаем, какую цену Европа заплатила за феодальную раздробленность, за религиозную свободу. Каким грузом ложатся на общество банкротства предприятий. И может быть в условиях постоянных войн и неизбывной бедности (а история России такова) общество просто не может позволить себе конкуренцию?

 

Однако, это не совсем верно. Если бы в нашей культуре совсем не было конкуренции, если бы Россия практиковала полный отказ от конкуренции ради сиюминутного выживания, то это бы обрекло общество на низкую эффективность и отставание. Раз мы до сих пор живы и даже кое-что смогли, значит, не так уж неэффективна русская управленческая модель. А мы сейчас говорим именно об управленческой модели.

 

Русская история знает немало примеров удивительного успеха в безнадежной ситуации. Если их проанализировать, выявляется вполне определенная картина. На этих примерах специфика русской модели управления проявляется наиболее рельефно.

 

Рассмотрим пример эвакуации. В отличии от войны, к которой старательно готовились и первый этап которой феерически провалили, эвакуация произошла неожиданно, соответствующих планов и оргструктур не было. Тем не менее, результат был и был он впечатляющим.

 

Какие административные решения были применены?

 

Во-первых, был организован централизованный аппарат для управления эвакуацией.

 

Во-вторых, поскольку в реальности этот аппарат ничем управлять не мог (например, потому что просто не было связи), этот аппарат только требовал результаты, а для реализации наделял широкими полномочиями представителей на местах. Это, как правило, были авторитетные люди с высоким статусом. То есть центральный аппарат ультимативно требовал результатов от местных суперуполномоченных.

 

В-третьих, уполномоченные тоже ничего не делали. У них просто не было соответствующих возможностей. Уполномоченные контролировали, требовали, а вся эвакуация была возложена непосредственно на заводы. То есть, на самом деле заводы вывозили себя сами. (Правда, тут очень пригодился богатый опыт НКВД по переселению больших масс людей на большие расстояния в очень короткие сроки. Без удобств.)

 

В-четвертых, немедленно отменили всю бюрократию. Арестовывались и реквизировались все попадающиеся на глаза транспортные средства.

 

Процесс сопровождался чудовищным бардаком и перегрузкой, которые компенсировались невероятным героизмом и переработками. Плюс ужесточением ответственности (мы же помним, чем был занят центральный контрольный аппарат: ставил задачу в самых общих чертах, угрожал и требовал результата от глав и начальников на местах. Отказы не принимались.)

 

Очень важный момент: когда задача эвакуации была осмысленна как сверхважная, в пользу этой задачи стали перераспределяться все доступные ресурсы (арестовывался весь транспорт, железнодорожники давали пути). Нюанс: непосредственные решения, что везти важно, а что нет, принимались на местах.

 

Вывоз – это полдела. Стояла еще задача по размещению. Москва не вмешивалась, опять же, все решения принимались на местах. Решения эти были – мобилизация и перераспределение. В интересах развертывания производств арестовывалось площади, местные мощности, жилье, перенаправлялись трудовые ресурсы. Пуск предприятий шел по тому же принципу. Центр ультимативно требовал результата. На местах "делали что хотели, но чтобы все заработало".

 

Интересно, что чудеса эвакуации резко контрастировали с провалом на фронтах. В отличии от эвакуации, которая была чистым экспромтом, к войне готовились. Однако, вот.

 

Сравним же успехи в эвакуации и провалы в войне. Что мы понимаем. Одни и те же люди в рамках одной и той системы управления провалили то, к чему система готовилась и что планировала, и преуспели там, где действовали без плана и подготовки, с наибольшей степенью самостоятельности на всех уровнях управленческой пирамиды. Указанный парадокс — одно из закономерных следствий того, как устроена русская модель управления.

 

Сработали следующие факторы

 

- мобилизация и перераспределение ресурсов на ключевые направления;

- создание специальных ориентированных именно на эту задачу контрольных и контрольно репрессивных органов;

- автономность низовых подразделений.

 

Анализ истории показывает, что эти факторы универсально присутствуют во всех случаях успеха русской модели управления.

 

Важный для понимания момент. Хотя Россия и выиграла все (принципиальные) войны, но нужно хорошо понимать, что сделано это было благодаря готовности к перенапряжению и выделению любых нужных для победы ресурсов. Россия научилась выдавать огромное количество процентов служилых. Для борьбы с кочевыми народами была проведена колоссальная трудовая мобилизация, и это позволило сделать русский аналог великой китайской стены – белгородскую засечную черту, 1000 км завалов и полевых крепостей. Чтобы выиграть северную войну, Петр удвоил налоги, а ведь в 1705 году на войну тратилось сумасшедшие 95% от доходов бюджета! Такую же практику проводил, например, СССР времен индустриализации. Выжимались ресурсы из сельского хозяйства, люди работали на износ, ресурсов не берегли. В книге примеров очень много и они весьма убедительные.

 

Такой завал ресурсов никак не способствовал бережному к ним отношению. Вопрос эффективности и оптимальности никогда не стоял. Однако, все потери на бардак с лихвой компенсировались мобилизационными возможностями.

 

Такова реальность русской истории.

 

Какие качества развило в народе такое положение дел? Прежде всего, умение пережить очередную мобилизацию. Умение сопротивляться хотелкам начальства (выскальзывать из-под них) в обычное время и умение выложиться досуха в период подлинного кризиса.

 

А какие качества пестовала такая система в руководителях? Уж никак не бережное отношение и эффективность. Прежде всего – умение по команде сверху обеспечить очередную мобилизацию. В спокойное время система поддерживает режим готовности к авралу, иногда она как бы точит когти. Когда мы думаем об этом под таким углом, то становится понятно, что традиционное самодурство русских управленцев – это не валяние дурака как таковое, а в своей основе учения – руководитель тренирует систему на готовность в час Х - выполнить ЛЮБОЙ ПРИКАЗ. А русская практика такова, что час Х время от времени все-таки настает.

 

Как только наша система управления (на любом уровне: в отделе, в бригаде, на предприятии, в школе, в городе, в стране в целом) сталкивается с проблемами, первое, что она пытается сделать, — мобилизовать и перераспределить ресурсы, надеясь, что это улучшит положение.

 

Неприкрыты границы? Переселим в приказном порядке людей. Нет пушек? Перельем колокола. Не хватает средств на индустриализацию? Выведем ресурсы из сельского хозяйства. Некому убирать урожай? Погоним на уборку горожан. Получив волю, крестьяне не улучшали агротехнологии (как их коллеги в Сибири), а требовали черного передела. Современные предприятия не любят вкладываться в рост кадров, а норовят переманить спецов. Федеральная реформа не пошла по пути создания местных законов, а по пути передела властных полномочий. Реформа образования сводится к переделу учебных часов.

 

Система управления никогда не давала никаких преимуществ тому, кто экономнее расходовал ресурсы и из меньшего делал большее, так как при принятии важных решений предстоящие затраты обычно не учитывались, шла ли речь о строительстве, военной операции или введении нового отчетного показателя.

 

В чем преимущество эффективного руководителя предприятия (в западном смысле)? В том, что он может, в частности, с меньшей себестоимостью выпустить больше продукции. Что из этого следует в условиях плановой экономики? Только то, что он даст больший прирост объемов производства, чем планировалось, и в следующем году ему дадут план прироста еще больший. То же самое касается крепостного крестьянина. Какой ему резон в условиях барщины и оброка повышать эффективность своего хозяйства? Никакого смысла нет. Разбогатеет, заведет много скотины, значит, будет чем работать на барина. У барина появится больше стимулов согнать его на барщину. В лучшем случае барин просто увеличит ему оброк. В другие эпохи аналогичным образом влияли на мотивацию продразверстка, община, постои, займы, колхозы, заводское нормирование труда и многое другое. В наши дни — налогообложение ("Вы же самый крупный плательщик округа – по любому что-нибудь найдем" (с)). На всех уровнях управления не было стимулов к повышению эффективности. Что же стимулировалось? Вознаграждалось умение в нужный момент собрать ресурсы в кулак и добиться выполнения поставленной задачи.

 

От себя же добавлю вот еще какой момент. В управленческой практике бывает иногда, скажем так, соблазн – заняться увеличением эффективности. Оно вроде бы и все располагает – рыночная экономика в чистом виде. Однако, лично по своему опыту могу сказать вот что: оптимизация дело вязкое, долгое и ненадежное. Процессы оптимизации идут тягостно, и не встречают особого понимания у окружающих. А между тем, ситуация как правило такова, что критичен фактор времени. Предположительно оптимальные действия послезавтра нафиг не нужны – нужен минимально достаточный результат и немедленно. Оптимизироваться можно потом. Если будет зачем. В таких ситуациях (а их в жизни бывает много) гораздо практичней затопить проблему ресурсами. Обычно это дает нужный результат и вовремя. Я, наверное, плохой управленец, но вот встречный вопрос – а где взять хороших?

 

 

 

 

Причины образования русской модели управления.

 

Почему возникла такая разница между управленческой практикой России и Европы? Может быть, сработали различные исторические условия. Европа пошла от франков, а Русь от варягов. Франки пришли в населенную землю, где жило население привыкшее подчиняться правителям и чтить законы. В результате франки малыми дружинами рассеялись по территории и стали ей управлять. Связь с королем была слабой, потребить продукт можно было только на месте, торговли ведь особой не было (дороги были плохими). Вот и развивали франки местное хозяйство при крайне слабой роли центра. К вопросу о законах. Во-первых, галльское население привыкло подчиняться не просто так, а в соответствии с кодексами. Во-вторых, простые дружинники франков (не феодалы) севшие на землю вольными крестьянами, яростно отстаивали свои права, и феодал вынужден был с этим считаться. В итоге сформировалась практика разрешения споров с опорой на зафиксированные законы. На следующем витке истории практика феодальной раздробленности позволила развиться городам, и один город имел шансы справиться со своим феодалом, что привело в свою очередь к росту роли городов и общему увеличению многообразия системы. А такой мощный фактор разнообразия, как наличие в качестве глобальной силы католической церкви? В Европе всегда был заложено некое противостояние между светскими и духовными властями, что порождало различные возможности.

 

В России все диаметрально не так.

 

Историки иногда сводят феномен к монгольскому фактору. Он есть, но он преувеличен. В сходных обстоятельствах, когда Европа стояла перед угрозой венгров, норманнов, турок, ответ давался другой, не централизационный.

 

Русь изначально складывалась иначе, чем Европа. В отличие от европейских условий, варяги пытались подмять население бедное, не привыкшее подчиняться, и разбросанное по огромным пространствам, связанным реками. В этих условиях выработалось полюдье – единственно возможный механизм присвоения прибавочного продукта. Единственным способом взять дань со славян было навалиться сразу всей силой. Не могло быть и речи о том, чтобы разделиться. Это автоматически диктовало необходимость централизации управления армией и государственным аппаратом. Между князем и дружиной складывались отношения не вассалитета, как в феодальной Европе, а подданства. И отсюда же (из полюдья) вырастает отсутствие желания и возможности вмешиваться власти в дела общины.

 

Ключевский писал: «Можно отметить три главные особенности России. Это, во-первых, боевой строй государства. Вторую особенность составлял тягловый, неправовой характер внутреннего управления и общественного состава с резко обособлявшимися сословиями… Сословия различались не правами, а повинностями, между ними распределенными. Каждый был обязан или оборонять государство, или работать на государство, то есть кормить тех, кто его обороняет… Третьей особенностью московского государственного порядка была верховная власть с неопределенным, т. е. неограниченным, пространством действия…»

 

Россия отставала в тех областях, где важна была частная инициатива, частные инвестиции (торговля, ремесла, университеты). Зато преуспевала в тех областях, где была нужна централизация (артиллерия, войны, освоении территорий).

 

Те же особенности русской системы управления обусловили как мировые достижения советской науки, так и бесплодность многих научных учреждений в постсоветский период. «Централизованная система НИИ хорошо показала себя в масштабных проектах, требующих мобилизации больших ресурсов на приоритетном направлении вроде строительства гидроэлектростанций, производства атомной бомбы или создания баллистических ракет, но для работы в условиях отсутствия четких приоритетов, „спущенных сверху“, — работы по всему спектру высоких технологий (особенно ориентированных на потребительский рынок), она оказалась совершенно неприспособленной. Что, собственно, и было продемонстрировано в последнее десятилетие, когда чуть ли не основным источником доходов большинства НИИ стала сдача в аренду своих площадей».

 

Автор тут, конечно, слегка передергивает. Например, в деле освоения земель европейский децентрализованный подход тоже дал серьезные результаты. Да и войны вели с успехом. Что же касается краха НИИ, то уж извините. В стране рухнула сложнейшая инфраструктура, на которую эти НИИ работали. Если из-под американских университетов выдернуть всю обвязку с грантами, дотациями, заказами корпораций – я бы посмотрел, как бы они поплавали. С другой стороны, очень во многом эти соображения верны.

 

Европейская феодальная система подразумевала, что около каждой деревеньки сидит рыцарь, который непосредственно участвует в жизни общины. Отсюда и законы, как метод расшивки противоречий между рыцарем и его деревней. Рыцари же децентрализованы, собирают налоги сами. На Руси было все наоборот. Князь имел всю дружину при себе (полнейшая централизация аппарата). Единственное, что требовалось от деревни – платить дань. А поскольку сбор дани дело, в сущности, довольно простое и подразумевает договор «здесь и сейчас», то в чем роль закона?

 

Иначе говоря, русское государство с самого начала сказало подданным: «Я мобилизую и перераспределяю ресурсы. Я, при необходимости, осуществляю ключевые функции управления, какие мне заблагорассудится. Но я не имею возможности и желания вмешиваться в вашу повседневную жизнь, в ваш трудовой процесс, мораль, обычаи и во все прочее. Признавайте меня как верховного владыку, выполняйте основные правила, или делайте вид, что выполняете, а в остальном живите, как раньше жили. Дань давай, а остальное меня не волнует». Указанный подход был унаследован московским государством и положен в основу «собирательной» политики московских великих князей и царей.

 

Это основополагающий принцип русской модели управления: вышестоящий орган донельзя централизованного управления, вроде бы абсолютно всевластный, формально имеющий все права на каждую клеточку тела подчиненного, на каждую копейку его имущества, тем не менее, не доходит до ежедневного текущего управления. И не имеет такой возможности, так как «главной проблемой царской власти в России было физически добраться до рассеянных по лесам деревень». Внутри жестко централизованных структур, на низовом уровне управления, мы имеем полнейшую автономию.

 

Итак, государство занято главным образом тем, что мобилизует и перераспределяет ресурсы между первичными социальными, военными и производственными ячейками, так называемыми кластерами. А внутри этих ячеек сохраняется та же автономность, как и во времена полюдья. Низовые ячейки, используя свой собственный механизм регулирования, должны выполнить задачу, поставленную «сверху». Причем способы выполнения этой задачи могут в корне противоречить всей идеологии государства.

 

«В большинстве российских деловых организаций власть построена по принципу виноградной грозди, то есть, во-первых, сверху вниз, а во-вторых, кластерами, цельными замкнутыми группами, ячейками в кожуре, — и хотя между ними существуют какие-то информационные и иные связи, но очень ярко выражена цельность каждой отдельной группы».

 

Интересно, что при административной жесткости наверху, на уровне кластера всегда существовала широчайшая автономия и самоуправление. В царской армии внутри полка офицеров определяли альтернативным тайным голосованием. Помещик определял общине общую норму оброка, а как его выплачивать община решала на сходках. В СССР широко распространены были артели и бригады, внутрь работы которых начальство не очень-то лезло. Для аристократии роль кластеров выполняли родственные кланы, между которыми шла жесточайшая конкуренция за влияние на государя. Индивидуальную карьеру было сделать невозможно. Конкуренция между кланами резко контрастировала с неконкурентными отношениями внутри клана.

 

Отношения между кластером и внешней администрацией сводились к тому, что внешняя администрация жестко требовала определенные показатели. Все остальное ее не волновало. Кстати, такое положение дел очень облегчало Москве собирание земель, так как местная знать не истреблялась, а кооптировалась, жизнь же племен не менялась.

 

И опять же, когда мы говорим о демократии (народовластии) в России, важно понимать одну вещь. Она практически не возможна на верхнем (иерархическом) слое, и при этом это единственно возможная форма существования внутри кластера – кластер не умеет работать иначе как методом самоуправления (может еще и не работать). Другое дело, что самоуправление низовых ячеек никогда не носит формальный характер. Оно всегда строится на некоей интуитивно ощущаемой правде и интуитивно ощущаемой внутрикластерной структуре авторитета.

 

 

 

 

Князь Игорь вернулся к древлянам за дополнительной данью.

 

Двухфазный режим управления: стабильный (пассивный) и аварийный

 

Наблюдение за российской историей и жизнью приводит нас к мысли о том, что русская управленческая система существует в двух принципиально разных фазовых состояниях. В состоянии пассивном и состоянии аварийном. В пассивном состоянии система отдыхает от ужасов аварийной фазы, живет сама по себе. При этом копятся проблемы и противоречия, которые системой в пассивной фазе игнорируются. В какой-то момент проблемы и противоречия доводят ситуацию до состояния, в котором необходимы аварийные меры. Соответственно, система в аварийную фазу и срывается.

 

В стабильном режиме конкуренция подавляется.

 

Так вот. О роли конкуренции. В российской модели управления конкуренция есть. Но действует она исключительно в аварийном режиме. И действует она между администраторами. Действует крайне жестоко (но довольно эффективно). Поведенческие стереотипы при переходе в аварийный режим резко меняются, система становится агрессивно конкурентной, но эта конкурентность не имеет ничего общего с конкуренцией в западном понимании, поэтому она и не кажется таковой.

 

Западное государство занимается администрированием конкурентов (пресловутое задание правил игры, правового поля.) Но все социальные ячейки конкурируют между собой за ресурсы. Конкурируют фирмы, партии, религиозные течения, культурные направления. Конкурируют они за внимание (ресурсы) потребителя. Точно также происходит конкуренция внутри ячеек (лучший работник, лучший проповедник, лучший музыкант).

 

Так вот. Западное государство создано для арбитража конкурентов.

 

Русская модель управления, в нестабильном состоянии занимается вещами прямо противоположными. Она навязывает низовым ячейкам конкуренцию администраторов. В России внутри кластера отношения преимущественно неконкурентные. А вот уже администраторов сопоставляют по результатам работы (но только в аварийной фазе). Не достигших целей репрессируют, достигших – награждают. Сопоставление осуществляется здравым смыслом. Такой подход дает результаты быстрее, чем классическая конкуренция, где нужно доказывать преимущества объективно (а не субъективно). В западном обществе, чтобы какой-то новый подход победил, нужно, чтобы его преимущества оказались бы доказаны объективно. Чтобы кто-то победил в честной конкуренции с игроками, которые исповедуют другие подходы. В России (в нестабильной фазе) достаточно, чтобы наверху заметили, поверили, дали карт-бланш. Будет расчищена поляна и обеспечен завал ресурсов. Но и ответственность за невзятие высока.

 

Однако нужно понимать, что такой подход работает только при высоком уровне внутренней агрессивности системы.

 

В царской армии широко практиковались телесные наказания, казни паникеров и отстающих. Мы знаем, какую роль в войне сыграли заградотряды. Солдат должен был знать, что, если он пойдет в атаку, у него есть шанс выжить, а если будет отступать — нет. Аналогичным образом в условиях плановой экономики угроза санкций со стороны вышестоящих организаций должна быть для менеджера более реальной и суровой, чем угроза потери доли рынка и снижения прибыли в условиях рыночной экономики. Тогда плановая экономика относительно результативна. То есть директор советского завода (начальник цеха, мастер, рабочий) должен иметь веские причины беспокоиться о производстве в большей степени, чем его западные коллеги. При нестабильном состоянии системы управления так оно и было, и тогда плановая экономика была результативной (за счет хищнического использования ресурсов).

 

В чем главное преимущество конкуренции администраторов? В скорости эволюции. Когда отбор идет естественным образом, для того, чтобы лучшая практика победила практику худшую, должно пройти определенное время.

 

Возьмем промышленность. Для того чтобы в середине XX века на Западе предприятие, более передовое по технологии и менеджменту, захватило рынок, необходимо время, пока потребители оценят продукцию как более качественную и дешевую, пока оптовики начнут закупать у предприятия продукцию в большем количестве, пока розничные торговцы начнут продвигать этот товар и убедят покупателей в его достоинствах, пока покупатель распробует, пока закончатся длительные процессы заключения и перезаключения контрактов по окончании финансового года, пока преуспевающее предприятие убедит банкиров, что именно ему надо дать кредит на развитие производства, пока банкиры дадут кредиты тем, кто лучше, а не тем, кто хуже. Это длительная процедура.

 

В нестабильной же аварийно-мобилизационной системе управления в СССР середины ХХ века данные затраты времени не требуются. Если какое-то предприятие на начальном этапе показывает лучший результат, его продукция лучше по техническим параметрам, выше динамика снижения себестоимости, то «рыночная доля» данного завода увеличивается автоматически. Директора этого предприятия назначают заместителем министра, на завод проливается золотой дождь государственных инвестиций, а руководителей отстающих предприятий выгоняют или репрессируют.

 

Примером может служить развитие нефтедобычи. До войны нефти добывалось 33 млн тонн в год. К концу войны нефтедобыча упала до 19 млн тонн. Н. К. Байбаков к 1946 году стал наркомом нефтяной промышленности южных и западных районов СССР. Он вспоминает:

«В феврале 1946 г. большая речь Сталина: анализ состояния экономики, расчет перспектив. Но когда я услышал: довести добычу нефти до 60 млн тонн, поверьте, волосы на голове зашевелились. На следующий день я позвонил Берии, чтоб выяснить, откуда такие директивы, чьи расчеты? Берия отвечал в своем стиле: сказано — исполняй! И это было исполнено! Через 10 лет в СССР добывалось уже 70 млн тонн.

Я сказал Сталину:

— Для этого нужно развивать базу „второго Баку“, необходимы немалые капиталовложения, материальные ресурсы, привлечение рабочей силы.

— Хорошо, — ответил Сталин, — изложите конкретные просьбы в письменной форме. Я скажу Берии.

Он набрал по телефону номер:

— Лаврентий, все, что попросит т. Байбаков для развития нефтяной промышленности, надо дать».

 

В приведенном выше случае нефтяная промышленность получила приоритет, в ее пользу были перераспределены ресурсы каких-то других отраслей, поставлены жесткие задания. И требуемый результат был достигнут. В демократической стране с рыночной экономикой для достижения такого же результата пришлось бы ждать, пока почувствуется нехватка нефти, ждать, пока нехватка нефти вызовет рост цен на нее, затем ждать, пока в ходе межотраслевой конкуренции нефтедобывающие компании за счет ценового преимущества покажут лучшие, чем фирмы других отраслей, финансовые результаты, затем ждать, пока инвесторы решатся перевести капиталы из других отраслей в нефтедобычу, пока советы директоров нефтяных корпораций убедят акционеров тратить прибыль не на дивиденды, а на капиталовложения, и так далее.

 

В русской модели управления на нестабильной фазе ее развития процесс перераспределения ресурсов между отраслями перескакивает через перечисленные выше этапы.

 

За долгие столетия указанный подход к конкуренции как к борьбе за волевое перераспределение ресурсов вошел в плоть и кровь русской модели управления, въелся в стереотипы поведения людей.

 

Даже в такой, казалось бы, деликатной сфере, как наука и искусство, как только намечается какое-либо новое направление в живописи, в литературе, в музыке или театре, сторонники этого направления сразу же образуют замкнутую секту и начинают отчаянно враждовать с другими направлениями, поносить их последними словами, бороться за внимание элиты всеми дозволенными и недозволенными средствами. С самого начала они ведут себя агрессивно, как волчата. Вообще-то, в науке сам за себя должен говорить результат — открытия и публикации, в литературе — тиражи журналов, в искусстве — аншлаги и очереди в кассы. Но наши литераторы, художники, артисты, ученые почему-то не ждут, когда публика придет к ним и признает их успех. Они сбиваются в стаи-кластеры и с первых шагов пытаются доказывать «властям», что их учение, их направление, их школа являются единственно верными и правильными, и большую часть сил тратят не на то, чтобы творить самим и утверждать свое научное или художественное направление, а на то, чтоб задавить конкурирующие школы (и подмять под себя ресурсы), расходуя время и силы на публицистическую, административную и политическую борьбу с ними.

 

Такой механизм резко ускоряет преобразования, но не гарантирует от ошибок; более того, он их предполагает. В западных моделях управления конкуренция непрерывна, фаза конкурентной борьбы является единственной фазой, поэтому конкуренция безошибочно (или, как правило, безошибочно) выбирает то, что жизнеспособно и более эффективно. В России же, поскольку при нестабильном состоянии системы управления результатов не дожидаются, нет времени, отбирают не по результату, а по процессу. Следовательно, победителем может оказаться не тот, кто обеспечит наивысшие окончательные результаты, а тот, кто в краткосрочном плане дает лучшие, промежуточные показатели. Вопрос стратегических перспектив не рассматривается. Хрестоматийный пример: Лысенко в биологии.

 

Советский Союз был второй в мире страной (и пока он замыкает этот список), сумевшей сделать и вывести на орбиту многоразовый космический корабль «Буран», аналог американского челнока «Шаттла». С другой стороны, то, что «Буран» в отличие от американского «Шаттла» был сделан в единственном экземпляре и использован только один раз (в экспериментальном беспилотном режиме), хотя для этого пришлось разработать и построить сам корабль, систему вывода на орбиту, гигантскую посадочную площадку из специального бетона невероятной толщины, — все это говорит о вопиющих ошибках в системе управления. Если наши специалисты поняли, что это ошибочный, тупиковый путь развития, зачем тогда делали первый экземпляр? Если не тупиковый путь, то почему он не используется? Если СССР хватило сил и средств (15 млрд. долларов) только на то, чтоб его разработать и в одном экземпляре сделать, а на последующее использование нет денег, тогда почему этого не поняли заранее? Наша история полна подобными примерами ухода в тупиковый путь развития.

 

Этот врожденный дефект русской модели управления в какой-то мере блокируется особенностями процедуры принятия решений в условиях нестабильной фазы. Лица, принимающие решение, тоже находятся в «агрессивной» внешней среде, за неверные решения они расплачиваются незамедлительно. Нарком, выбравший для постановки на производство не лучший образец из нескольких моделей новой продукции, будет наказан. Причем наказан не через несколько лет собранием акционеров (за падение курса акции вследствие неверного конструкторского решения), а немедленно репрессирован, после того, как выявились недостатки данной продукции. Поэтому при выборе модели нарком сделает все возможное для принятия выверенного решения: привлечет лучших экспертов (которые, в свою очередь, тоже несут суровую ответственность), организует необходимые исследования и т. д. Если «конкуренция администраторов» распространяется на всю управленческую вертикаль, то принимаемые решения, согласно традиционным для России взглядам на управление, отличаются приемлемым качеством.

 

Действующая на этапах нестабильного состояния системы управления «конкуренция администраторов» нередко дает возможность вырваться вперед на тех направлениях, где Россия до этого отставала. Она позволяет концентрировать ресурсы там, где наметился прогресс, или же там, где отставание стало недопустимым. Рынок на них еще не отреагировал, а централизованная система, включающая руководителей и экспертов, которые собственной шкурой отвечают за результат, отреагирует должным образом (особенно в тех случаях, когда не надо искать новых решений, а нужно лишь «догнать и перегнать» по уже полученным в других странах образцам).

 

Если в условиях нестабильной фазы русской системы управления достигается большее воздействие конкуренции, чем в стабильной западной конкурентной среде, то почему же Россия не переводит свою систему управления в постоянный режим «конкуренции администраторов»? Почему система управления в России не всегда функционирует так, как она работала при Петре I или Сталине?

 

Потому что, находясь в нестабильном режиме, русская система управления разрушает сама себя. Она имеет встроенные ограничения, препятствующие чрезмерной продолжительности нестабильной фазы. Хозяйствующие звенья, а также все население страны, защищаются от повышенной жесткости системы. Постепенно они вырабатывают механизм, обеспечивающий относительную безопасность каждого звена, каждого руководителя и подчиненного за счет снижения результативности самой системы управления. Она на глазах становится мягче, беззубее, постепенно теряет действенность. Примером может служить «управление в стиле хронического согласования», достигшее своего пика при Брежневе. В периоды нестабильного состояния системы управления огромные людские жертвы и хищническое использование ресурсов неизбежно приводят к истощению страны и ослаблению ее мобилизационных возможностей. И население, и государственный аппарат нуждаются в передышке, чтобы «зализать раны», восстановить численность, залатать бреши в экономике, восстановить упавший уровень потребления.

 

Каждый из периодов господства «конкуренции администраторов» характеризуется репрессиями, переселениями, резким падением уровня жизни и прочими бедствиями.

 

Неудивительно, что русская модель управления, национальный менталитет и русский образ жизни содержат в себе специальные механизмы, обеспечивающие выход из результативной, но саморазрушительной нестабильной фазы, фазы «конкуренции администраторов». Одни и те же люди, одни и те же организации действуют совершенно по-разному в зависимости от того, в какой фазе находится система управления, так как в стереотипы поведения людей, в культуру управления организаций изначально заложено два разных варианта поведения.

 

Чем различаются два режима системы управления? В стабильном, застойном состоянии системы те действия, которые совершает каждое управленческое звено и каждый человек, ведут к консервации существующего положения дел. Сколько бы ни пытались подстегивать систему управления, пребывающую в стабильном состоянии, вся энергия и ресурсы, направленные на улучшение работы, будут трансформированы людьми в действия, направленные на предотвращение каких-либо реальных изменений, на должностные и материальные интересы начальников и подчиненных в ущерб целям всей системы.

 

Когда же система переходит в нестабильный, аварийный режим работы, то, наоборот, для того, чтобы преследовать свои интересы, все звенья системы управления вынуждены работать результативно. И при стабильном и при нестабильном режимах функционирования системы управления мотивы поведения людей одинаковы. И в том, и в другом случае они преследуют свои интересы — выжить, преуспеть, разбогатеть. Но действия, направленные на достижение этих целей, совершенно различны. В стабильном, застойном состоянии системы они нацелены на сохранение существующего положения дел, в нестабильном, мобилизационном состоянии — на изменение ситуации для достижения результата, соответствующего целям всей системы управления.

 

При стабильном состоянии реформы невозможны. Для достижения серьезного успеха требуется перевести систему управления в нестабильный режим. Когда же стабильность потеряна, когда ни у кого нет уверенности в том, каковы завтра будут задачи и условия работы, поощрения и наказания, удастся ли по-прежнему преследовать свои интересы, а не интересы предприятия (учреждения, государства в целом), тогда заржавевшие шестеренки управленческого механизма со скрипом начинают работать.

 

Приметы нестабильности: ужесточение наказаний, ускорение движения кадров, неуверенность каждого, непредсказуемость характера работы, короче, повышенная степень неуверенности и неопределенности во всех вопросах. В таких условиях участникам управленческого процесса становится более выгодно и безопасно не противопоставлять свои интересы целям организации (в широком смысле этого слова), а работать на их достижение. Оказавшись в кризисной, нестабильной ситуации, кластерные единицы мобилизуют внутренние ресурсы и резко повышают результативность своей работы. «Наибольшая сплоченность персонала и прояснение истинных целей фирмы наступают в тот момент, когда фирме угрожает смертельная опасность, а менеджеры создают антикризисный штаб, и организация практически переходит на военное положение».

 

Поскольку русская модель управления формировалась фактически в военных условиях, то она работает результативно лишь в том случае, если лютость собственного начальства становится сопоставима с жестокостью внешнего врага. То есть начальство, чтобы добиться значимого результата, должно прибегнуть к такому размаху репрессий по отношению к собственным подчиненным, к какому прибегали бы внешние захватчики. Система реагирует только на лютого врага, и пока начальник таковым не станет, не заработает.

 

Почему? В силу кластерного характера организаций начальство, особенно верховная власть, не имеет реальной возможности руководить низовыми подразделениями (общинами, артелями, бригадами и т. п.), так как они живут и действуют по своим законам и обычаям, и не поддаются управлению формальными методами.

 

Вышестоящие органы управления не могут обязать подчиненных добросовестно и с энтузиазмом трудиться, воевать или изобретать (точнее говоря, формально могут обязать, но без надежды на успех). Зато начальство может создать столь неблагоприятные условия существования для подчиненных, что низовые подразделения сами будут вынуждены перестраивать свою деятельность для достижения результата, заставляя людей менять стереотипы поведения и улучшая трудовую мораль.

 

Типичный пример времен послевоенного восстановления приведен в книге воспоминаний Л. И. Брежнева «Возрождение»: «Случай был забавный. Попал к ним чертеж, а на нем категорическая резолюция: «Аварийно! Сделать сегодня же. Лившиц». Ну, монтажники посмотрели и ужаснулись: по самым жестким нормам работы тут было дня на три. Не обошлось без крепкого слова, однако деваться некуда, навалились по-умному и смонтировали все в тот же день. Тут бежит к ним девушка из конструкторского бюро: „Где чертеж?“ Оказалось, резолюция товарища Лившица, начальника энергосектора Гипромеза, относилась вовсе не к монтажникам. Он просил сделать всего лишь копию чертежа».

 

Ключевые слова здесь: «однако деваться некуда». Они объясняют, почему репрессии результативны: у начальства нет другого способа мобилизовать внутренние ресурсы кластеров, кроме как угрожать наказаниями. Жестокость начальства стала следствием скудности доступного ему арсенала средств управленческого воздействия. «Именно противоречие между возможностью власти и ее амбициями, между реальной силой и амбицией породило жестокость, — писал В. Б. Кобрин, — …надеяться на быстрые результаты централизации можно было, только применяя террор»

 

Мой комментарий. Ну… оно конечно все очень интересно. Понятно значит, каким именно образом ковалось оружие победы и все такое. Однако, совершенно непонятно как именно знание священного оружия предков применять на практике. Я имею в виду корпоративную практику. Совершенно понятно, что репрессивные методы управления в современной ситуации невозможны. В текущей бизнес-реальности мы наблюдаем чудовищный дефицит адекватных людей. Любой человек, который не бухает и в состоянии вовремя приходить на работу уже представляет определенную ценность. Если же он еще обладает хоть какой-то коммуникацией, здравым смыслом, да еще и управленческой жилкой – это уже можно сказать золотой человек. За воротами наших предприятий нет толпы несчастных, умоляющих дать им работу за тарелку супа. В такой ситуации возможности руководства напрягать сотрудников очень ограничены. И в отличии от тех монтажников из команды тов. Лившица, которым было некуда деваться – у нас всегда есть куда деться. С другой же стороны психология людей такова, что люди верят в священную силу кнута. И когда на предприятии происходит какой-нибудь леденящий душу инцидент – который просто вопиет, о том что нужно обязательно кого-нибудь распять – выясняется, что все люди имеющие непосредственное отношение к происшедшему суперкосяку – слишком ценны. В итоге – все смежники оказываются глубоко неудовлетворенными – вроде как должна же была пролиться кроффь – а где она? Ага, значит всем все похеру, и чего я тогда буду напрягаться? Таким образом, можно констатировать, что русская модель управления находится в глубоком кризисе (по крайней мере в этой части).

 

Если взглянуть на череду государственных деятелей России и Советского Союза, можно легко выделить тех, кто искусственно переводил систему управления в нестабильный режим, развязывал в обществе «конкуренцию администраторов». С другой стороны, можно выделить и группу тех деятелей, великих князей, царей или генеральных секретарей, которые применяли противоположный подход, стремились реформировать страну цивилизованными методами, создать нормальный, немобилизационный, конкурентный в западном понимании управленческий механизм, без всякой азиатчины.

 

У всех правителей, разделявших либеральные подходы, все рушилось, как только они ступали на либерально-цивилизаторский путь, пытались стабилизировать систему управления и ввести нормальные, предсказуемые правила игры. Эти люди, к глубокому сожалению, были неорганичны своей среде. И как бы ни были изощрены их методы, как бы грамотно ни вели они свою политику, как бы тонко ни маневрировали в социально-политическом плане, все равно возводимое ими здание либеральных реформ было построено на песке. Малейшая неудача, несчастливое стечение обстоятельств — и все возвращается на круги своя.

 

Если же мы посмотрим на другой полюс управленческой элиты, то увидим тех деятелей, кто применял экстремальные, азиатские методы, использовал нестабильность и поощрял жуткую «конкуренцию администраторов», практикуя кровавые репрессивные приемы. Далеко не все из них были способными руководителями, чаще всего их действия бессистемны и непродуманны. Тем не менее, несмотря на свои многочисленные ошибки и неудачи, у них, как правило, получалось то, что они хотели сделать. Эти правители оставили глубокий след в истории страны.

 

Мое примечание. Золотые слова. Я вот думаю: может надергать из этой книги звонких слоганов и припереться на следующий марш миллионов в составе консервативной колонны? Кто со мной?

 

 

 

Моя ссылка

Ордынский набег.

 

 

Неправовой характер государства и управления

 

Много сказано и написано о неправовом характере государства в России, о беззаконии и пренебрежении к закону на всех уровнях жизни общества.

 

Надо сказать честно, неправовой характер отношений, игнорирование закона — в России это характерно не только для государства, но и для общества в целом. Причем для населения в не меньшей степени, чем для государства. «Идея законности, правового государства никогда не была для простого народа „своей“». «Нам нравится рассуждать о том, что власть должна доходить до каждого отдельного человека, ответственность — делегироваться до самого низа, обязанности — четко распределяться, но в реальности мы быстро устаем от этих правил игры, начинаем искать лазейки, чтобы их нарушить и при первом удобном случае спихнуть ответственность обратно наверх».

 

Неправовой характер государства и управления, игнорирование законов и правил являются неотъемлемыми чертами русского образа жизни, следовательно, они не могут не быть связаны с главными, базовыми особенностями России, русского общества, с важнейшими характеристиками нашего менталитета. А поскольку мы выяснили, что ключевым элементом русской модели управления является существование двух режимов управления, двух стереотипов поведения в каждой голове и обществе в целом, нестабильного режима (аварийного, мобилизационного) и стабильного режима (застойного), то нельзя не прийти к выводу, что законодательство не рассчитано на такую двойственность. Правовой подход предполагает, что каждое действие требует однозначной оценки со стороны закона, с точки зрения универсальных правил поведения.

 

Можно ли в принципе применять в России единую для всех обстоятельств оценочную шкалу, если система управления с самого начала предполагает двойной стандарт? Ведь в случае стабильного состояния системы управления хорошо поступать одним образом, а в случае нестабильного состояния правильно поступать прямо противоположным? В каждой голове сидят оба стереотипа.

 

В одну эпоху родственники горой стоят друг за друга даже в ущерб интересам правопорядка, и общественная мораль одобряет такое поведение. В другую — общественное мнение одобряет поступок Павлика Морозова, по идейным соображениям донесшего на родного отца и поплатившегося за это жизнью.

 

Ни в каких законах не сказано, что директор советского завода должен реагировать на задачи, которые ставит райком КПСС, например, выделять людей и технику на уборку картошки. Более того, тот факт, что такие ресурсы всегда находятся, говорит о том, что завод управляется не эффективно (имеет излишки людей, техники).

 

Николаевский министр юстиции граф В. Н. Панин был глубоко прав, когда объяснял своим подчиненным, что «Вредно и опасно для государства, если глубокое знание права будет распространено в классе людей, не состоящих на государственной службе».

 

Не случайно в России существовала формула, предписывающая судить не по закону, а по совести, «по душе». Как говорит персонаж А. Н. Островского городничий Градобоев: «Ежели судить вас по законам, то законов у нас много. И законы все строгие; в одной книге строги, а в другой еще строже, а в последней уж самые строгие… Так что, друзья любезные, как хотите: судить ли мне вас по законам или по душе, как мне бог на сердце положит». Совесть полагает двойное толкование. Совесть может подсказать, что стереотипы поведения должны меняться в зависимости от ситуации в стране, в данном конкретном месте, в данный конкретный момент. И то действие, которое будет беззаконно в стабильных условиях, в условиях аварийно-мобилизационных автоматически становится законным.

 

На нестабильной фазе системы управления обстоятельства вынуждали нарушать закон, и государство этому не препятствовало, а иногда и прямо поощряло беззаконное, по представлениям стабильного времени, поведение. Например, Павел I специальным указом повысил в звании ротмистра, по приказу которого был повешен торговец, не захотевший продавать роте сена для лошадей.

 

Возможность работы системы управления попеременно в двух режимах, стабильном и нестабильном, изначально противоречит самой идее правового государства и законопослушного населения. Нельзя одни и те же действия оценивать принципиально по-разному в зависимости от того, в стабильное или нестабильное время эти действия совершаются. Это противоречит идее закона и правового государства. Поэтому законодательство было вынуждено приспосабливаться к своему подчиненному положению и закрывать глаза на то, что его изначально собираются нарушать. Законодательство существует в виде некоторого придатка, который действует в ограниченный период времени в отношении ограниченного круга вопросов.

 

Не случайно в России система управления всегда стремилась сохранять неподконтрольность государственного аппарата законодательству (и, как правило, преуспевала в этом). Это было оправдано не только с человеческой (для безопасности чиновников), но и с государственной точки зрения — ведь чиновникам в нестабильных условиях неизбежно придется принимать и проводить в жизнь незаконные решения. Так что приписываемая Ивану Грозному инструкция судьям: «Судите праведно, дабы наши виноваты не оказались», исполнена глубокого исторического смысла.

 

Поэтому в краткие периоды либеральных реформ вопрос о неподсудности госаппарата становился ареной ожесточенной борьбы. Так, в ходе судебной реформы 1864 года «создателям новых судебных уставов не удалось пробить один из важнейших демократических принципов: ответственность должностных лиц перед законом, право обжалования действий административных лиц и учреждений. Предавать суду чиновников за их противозаконные действия можно было лишь с утвердительного разрешения губернаторов; мощная, традиционная российская бюрократия не давала себя в обиду».

 

Советская власть нашла свой способ вывести администраторов из-под действия закона: ключевые решения принимали партийные органы, не наделенные формальными властными полномочиями.

 

Другой типичный для русской модели управления способ замены правового регулирования неправовым, но «правильным» — передача полномочий толкования и применения закона так называемым уполномоченным лицам. В самые различные эпохи при переходе к нестабильной фазе системы управления государство поступало одинаково — направляло на места уполномоченных. Для проведения коллективизации в село отправили двадцатипятитысячников. Все советские годы обкомы и райкомы партии ежегодно направляли в колхозы и совхозы уполномоченных для проведения посевных и уборочных кампаний. Для проведения банковской реформы в начале перестройки на места были присланы уполномоченные Госбанка СССР. «Уполномоченные призваны контролировать нашу работу. Иначе говоря, присматривать за специалистами».

 

Можно было бы сказать, что такое отношение к закону в России потому, что Россия страна азиатская, то есть изначально склонная к деспотизму. Однако этот аргумент далеко не все объясняет.

Во-первых, даже в самых деспотичных восточных странах законодательство, возлагающее на подчиненных только обязанности, а на начальников только права, все-таки предписывает определенный порядок того, как подчиненные должны реагировать на самые дикие приказы начальства. Право и обычай содержат жесткий алгоритм действий по исполнению приказов.

 

В России же мы этого не видим, потому что у нас как начальники нарушают закон, так и подчиненные игнорируют приказы и инструкции. Для Востока такое положение дел немыслимо — там приказ начальника должен быть исполнен. Если султан посылает чиновнику шелковый шнурок, тот должен этим шнурком удавиться. Как бы исполнялся подобный приказ в России (в застойной фазе)? Оказалось бы, что либо шнурок оказался гнилым, либо он не дошел до адресата, либо приказ не так поняли, либо еще что-то случилось, но чиновник этим шнурком ни за что бы не удавился.

 

Много писали о том, что жестокость российских законов смягчается их неисполнением. «Как страшно сочетание жестокости приказов с тупой стопроцентной исполнительностью. То ли дело у нас! У нас почти всегда остается лазейка для простого человеческого чувства. Почти всегда приказ — пусть самый дьявольский — ослабляется природным добродушием исполнителей, расхлябанностью, надеждой на пресловутый русский „авось“».

 

Для западных обществ необходимо, чтобы в стране все соблюдали закон, предоставляющий права и возлагающий обязанности и на вышестоящих, и на нижестоящих. На Востоке необходимо, чтобы законодательство, не важно писаное или обычное, жестко обязывало всех подчиненных исполнять все распоряжения начальства. Это тоже своеобразный закон.

 

Положение закона в России совершенно иное. Закон есть, он чем-то похож на азиатский, чем-то на европейский, но важно, что он не исполняется всеми — и начальниками, и подчиненными. «Следовательно, — писал В. О. Ключевский, — главное дело было не в каких-либо законах, а в исконных привычках и условиях жизни, создавших эти привычки». Такое состояние правовой сферы неизбежно вытекает из дуализма русской модели управления, которая должна быть готова перейти или в стабильное, или в нестабильное состояние. И если в стабильном состоянии надо соблюдать одни правила, а в нестабильном другие, то одни и те же действия в одних случаях поощряемы, а в других наказуемы. В этих условиях о соблюдении какой-то одной системы правил, азиатской или европейской, речи быть не может. Следствием является наплевательское отношение к закону на всех уровнях.

 

И опять же. Давайте вспомним о кластерной природе общества, о том, что кластер фактически существует в режиме самоуправления и в реальности «закрыт» для начальства, а у начальства нет управленческих ресурсов, чтобы навязать кластеру жизнь по распорядку. Что будет с законом, который сверху будет спущен на кластер? Кластер будет искать способы торпедировать и саботировать закон. В принципе, все это понимают и все к этому психологически готовы. Учитывая жесткую пирамидальную природу российской власти (в части грозди) – есть ли у кластера надежда донести до иерархии какие-то разумные вещи, чтобы власти приняли правильный закон? Признаем честно: такой надежды нет. Соответственно, у низовых ячеек нет и особого желания транслировать свои идеи наверх. Для кластера удобнее и проще жить обычаем, позволяя иерархии догадываться о том какие законы пройдут, а какие потонут.

 

В такой ситуации, легче принять новый закон или иной нормативный акт, чем добиться выполнения уже принятого. Именно поэтому система управления «зашлакована» недействующими законодательными актами. И общественное мнение, и сам аппарат управления понимают, что законодательство — отнюдь не священная корова. Нет ничего удивительного в том, что с наступлением очередной нестабильной эпохи принимаются новые законы и подзаконные акты, в которых провозглашается, говоря простым языком, что вот раньше законы были несовершенны и вы все их нарушали, а теперь мы принимаем уже настоящие законы, которые надо будет соблюдать. Мол, игра понарошку прекращается, наступает игра по настоящим правилам. Формулировки новых законодательных и подзаконных актов практически ничем не отличаются от предыдущих, они всего-навсего утверждают, что то, о чем раньше мы говорили, что мы предписывали вам в законах, с сегодняшнего дня будьте любезны соблюдать.

 

Наиболее ярко неправовой характер русского управления проявляется в нестабильной, мобилизационной фазе, воплощаясь в понятии «революционных законов» или «революционной целесообразности», которые подменяют собой нормальное законодательство. В таких ситуациях любые правовые ограничения перестают действовать. Каждое звено управления должно полагаться на интуицию и на то, как с точки зрения заложенных в людей стереотипов человек или организация должны действовать в аварийных условиях. Сознательно провозглашается, что законы ошибочны, а интуиция людей и организаций в данном случае более верна, чем то, что прописано в законах и правилах еще в стабильное, спокойное время. «Поняв, что с казнокрадством и взяточничеством обычными средствами не справиться, Петр создал особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров — майора, капитана, поручика, которым было приказано рассматривать дела и вершить суд не по закону, а „согласно здравому смыслу и справедливости“». В сентябре 1917 года будущий советский нарком юстиции П. И. Стучка писал, что «когда надо избавиться от противников революции, есть только одно средство — революционный трибунал, который руководствуется только политической совестью, а не лицемерной ссылкой на закон»

 

Внутрикорпоративный вывод я бы сделал вот какой. Во-первых, теперь я понимаю, почему в целом провалилась наша попытка сделать централизованную базу инструкций. И вообще – почему все попытки внедрить писанные инструкции дают такой унизительный эффект. Все очень просто объясняется, если принять как данность, что наш народ от мала до велика не воспринимает всерьез идею серьезности писанных законов. Во-вторых, наверное, из всего нашего свода инструкций можно оставить одну – «за долбоебизм – штраф на усмотрение руководителя» - и это будет по-русски. В третьих, если отбросить сме***чки, становится понятна проблематика – инструкции вводятся в момент управленческого обострения, которое довольно быстро спадает, и спадает же желание участников об этих инструкциях вспоминать. Совершенно непонятно, как в такой реальности стабилизировать бизнес процессы. В-четвертых, совершенно непонятно, как в такой реальности проводить обучение персонала. Собственно сам инстракшнсет (свод инструкций) вводился главным образом для того, чтобы облегчать введение новых сотрудников. Но если мы понимаем, что инструкций никто все равно читать не будет, то непонятно – а как тогда все таки вколачивать ключевые протоколы в человеческие бошки? В пятых, подтверждается практический вывод о том, что единственная реальная инструкция (то есть инструкция, на которую будут ориентироваться) – это инструкция, жестко зашитая в интерфейс автоматизационной системы. К ней и отношение другое, и шансов на ее исполнение неизмеримо выше.

 

 

 

 

Сотрудники ГИБДД дают платные консультации по правилам дорожного движения.

 

Маятниковость русской души

 

Получается, что все русские, от грузчика до генерального секретаря, держат в своем сознании два разных варианта поведения, соответствующих стабильному или нестабильному состоянию системы управления. В голове у каждого «вмонтирована» некая точка, по достижении которой он переходит в другой режим деятельности, отрицающий предыдущий опыт и выработанные привычки.

 

Аварийная, нестабильная обстановка роковым образом изменяла стиль работы многих администраторов. «Рыков в партии слыл либералом. Он был среди тех, кто не раз выступал против диктаторства. Но, назначенный на должность чрезвычайного уполномоченного по снабжению армии, он стал действовать именно диктаторскими методами. Цюрупа — человек мягкий, уступчивый. Но когда дело касалось партийно-советской политики, он проявлял не мягкость, а большевистскую жесткость и неуступчивость. Он был автором проектов антикрестьянских декретов о комбедах, продовольственной диктатуре, сыгравших свою роль в ужесточении гражданской войны».

 

У нас на памяти превращения преподавателей в предпринимателей. Как много стало бандитов, хотя к этому людей не готовили.

 

Подобная двойственность русского национального характера в немалой степени объясняется географическими, в частности, климатическими условиями. Долгая зима вырабатывает одни стереотипы поведения, один образ жизни, один способ мышления: неторопливый, ленивый, не связанный с бурной деятельностью и переменами. Весь зимний период настраивает людей на то, чтобы его переждать, пережить без какой-либо целенаправленной деятельности, более того деятельность опасна, так как она увеличивает расход энергии, которую очень важно сберечь до весны.

 

Ему противостоит теплое время года, когда за короткий северный вегетационный период надо успеть выполнить большой объем полевых работ. Более того, работы эти можно было выполнить исключительно в момент, когда открывается погодное окно (не заливают дожди, нет заморозков). Это буквально несколько недель в году.

 

Умение мобилизовать силы позволяло людям и организациям в непостижимо краткие сроки решать сложные задачи. Так, еще в допетровские времена продолжительность строительства новых городов исчислялась в днях. (Такие темпы были не следствием избытка сил, а жестокой необходимостью — городские укрепления надо было возвести до очередного татарского набега, да и в процессе строительства площадку охраняли войска).

 

Современные студенты, вспоминающие о своей учебе лишь накануне экзамена и успевающие за ночь вызубрить непостижимый объем материала, как и строители-авральщики, являются прямыми потомками русских крестьян не только в генетическом, но и в мировоззренческом смысле. Русские, выросшие в условиях постоянного чередования ленивой зимы и деятельного, быстрого лета, могут существовать в условиях нашей «маятниковой» системы управления, попеременно переходящей то в нестабильный, то в стабильный режим.

 

В глубине души самого забитого крепостного крестьянина, самого зашуганного чиновника есть представление о том, что наступит день, когда возможно все — переход в другой образ жизни. Это заложено в сказках, былинах, прибаутках. Илья Муромец должен был сначала сиднем сидеть 33 года, чтобы затем, перейдя в другой режим деятельности, совершить великие подвиги. Люди признают, что да, в обычной жизни проку от нас мало, все мы рвань и пьянь, дармоеды, но если надо, то мы соберемся с силами и всем покажем.

 

Когда система управления переходит в нестабильный режим, у людей, занятых самыми разными сферами деятельности, исчезает чувство реальности. Воспаленный мозг убежден в том, что теперь отменены не только прежние искусственные, но и вечные естественные ограничения. Всерьез обсуждаются абсолютно нереализуемые проекты.

 

Интересен момент, связанный с идеологией. На протяжении веков главным идеологическим якорем служила религия. Она служила неким сдерживающим фактором для амбиций властей. Европейское общество формировалось в условиях независимости религии от местных властей. Римский папа был всегда далеко, и священство было альтернативно королю. Становление протестантизма пришлось на новое время, когда протестантская религия находила поддержку у общества (а не у власти). В тех же случаях, когда религия (идеология) не являлась тормозом власти, а наоборот средством накачки, мы видим очень похожие явления (гигантский и иррациональный выброс энергии). Крестовые походы, религиозные войны. Однако эти истории скорее исключение.

 

В России (и вообще в православии) церковь всегда была в подчинении у власти. Более того, церковь видела во власти защитника. Церковь всегда зависела от властей и противоречила в единичных случаях. А вот поддержку власти в ли*** годину оказывала. Вообще все крупные мобилизации проблематичны без мощнейшей идеологической накачки. Православная церковь никогда не была тормозом власти, а только помощником в раскачке. (Кстати, единственным исключением (когда вера сказала власти твердое нет) является история раскола и она только подтверждает правило: борьбу за чистоту взяли на себя низовые ячейки кластеры, явив очередное русское управленческое чудо.)

 

Добавлю несколько слов от себя. Эти явления с волшебными превращениями людей я лично наблюдал в жизни. Можно спорить о причинах, обсуждать какие-то нюансы, но то, что для нашему народу идея мобилизации очень близка, лично для меня – неоспоримый факт. И да, действительно, когда коллектив входит в энергетический резонанс мобилизационного состояния, у людей действительно исчезает чувство реальности, и они действительно способны своротить горы. И действительно, выпав из этого состояния, человек может трудиться в лучшем случае в половину своих возможностей. Почему так, можно ли этим управлять (и нужно ли) – вопрос отдельный.

 

 

 

 

Механизм смены режимов функционирования системы управления

 

Случается, что система управления слишком долго пребывает в стабильном, застойном состоянии и нет внешних причин для перехода к результативной нестабильной фазе — ни серьезных войн, ни стихийных бедствий, ни социальных кризисов. Все тишь да гладь, да божья благодать. В подобных условиях ничто не блокирует действие механизма потери управляемости. Деградация системы управления приобретает необратимый характер. Начальники и подчиненные, учреждения и организации, фирмы и воинские подразделения, силовые структуры и церковные общины — все они постепенно находят столь изощренные способы уклонения от выполнения своих обязанностей, столь совершенный механизм формализации ритуалов, что система уже теряет способность при необходимости снова зажать все ресурсы в кулак и перейти в нестабильное состояние.

 

Упрощенно говоря, русская система управления представляет собой что-то вроде длинного поводка. В период нестабильности хозяин подтягивает поводок, берет собаку прямо за ошейник. В стабильный же, спокойный период поводок отпускается на максимальную длину, и у тех, кто на нем находится, возникает иллюзия полной свободы. Когда стабильный период затягивается слишком надолго, поводок вытягивается настолько, что в приемлемые для системы управления сроки его назад уже не подтянуть. В этих-то случаях и происходят необратимые социальные катастрофы, в частности революции.

 

Яркий пример — Октябрьский переворот. Система управления Российской империей долго находилась в стабильном, застойном состоянии, и общество успело выработать в себе действенный механизм противостояния государству и поддерживавшим государство идеологическим и политическим институтам. Когда началась первая мировая война, и потребовалось вернуть страну в давно не применявшийся аварийно-мобилизационный режим, выяснилось, что государство уже потеряло способность навязывать обществу нестабильное состояние системы управления.

 

Бюрократия превратила государственную машину в дорогостоящий неработоспособный механизм, государство ее уже не контролировало. Например, незадолго до первой мировой войны начальник германского генштаба генерал Мольтке безуспешно пытался понять систему комплектования российского Генерального штаба, в котором было двести штатных мест, по спискам числилось четыреста офицеров, при этом до штата недоставало пятидесяти. «Ни в одной стране мира до 1914 г. содержание госаппарата не обходилось так дорого, как в России, — 13 % годового бюджета». Такое государство не могло не рухнуть.

 

Те поколения, которые делают революции в России, борются с существующей властью, фактически борются с существующим образом жизни. Свергаемые ими политический режим и образ жизни соответствуют русской системе управления на стабильном, застойном этапе ее существования. Борясь с застойным государством, революционеры как бы нарушают компромиссный общественный договор между государством и подданными, договор, в соответствии с которым подданные делают вид, что подчиняются государству (хотя на самом деле уклоняются от своих обязанностей), а государство делает вид, что оно всецело владеет ситуацией и руководит подданными (хотя на самом деле уже не может этого делать). Население, вслед за революционерами, отказывается притворяться покорными «государевыми холопами», и старое государство рушится вместе со стабильной, нерезультативной системой управления.

 

Что остается после этого? Русская система управления может находиться или в стабильном состоянии, или в нестабильном. Как только старое, застойное, бюрократическое государство разрушено и свойственные ему стабильные методы управления отвергнуты, то в общественном сознании, как и в каждой голове, остается только один набор правил поведения. Это набор стереотипов нестабильного, аварийно-мобилизационного времени, предшествовавшего только что уничтоженной революцией государственной системе.

 

В системе управления, раз уж механизмы стабильного состояния разрушены, остается только резервный набор механизмов — механизмов нестабильного, военного периода. Соответственно, победив и разрушив государство, старую церковь, традиционную модель семьи, то есть все, что соответствовало стабильному режиму системы управления, люди неизбежным образом в исторически сжатые сроки воссоздают систему предыдущую, аварийно-мобилизационную, кошмарно жестокую, но результативную.

 

Стиль управления радикально меняется. «Отказавшись от типа бюрократа, сложившегося в XIX веке (хотя и отчасти потерявшего свое влияние на рубеже веков), большевики создали институт комиссарства. Комиссары руководствовались идеей революционной законности, выполняя личные распоряжения пославших их наводить порядок и отбиравших зерно и драгоценности. Они не выглядели бюрократами. Более они походили на воевод и кормленщиков Древней Руси».

 

После переворотов и революций русское государство добивается впечатляющих результатов в военно-политической, экономической и многих других сферах. Это естественно, ведь смена управленческого режима впрыснула адреналин в застоявшийся механизм системы управления, воссоздала мобилизационную экономику, позволила привлечь все необходимые ресурсы и бросить их на решающие направления. Ценой огромных жертв и расходов достигается успех.

 

В нестабильной фазе государственная машина с помощью идеологического давления, репрессий и прочих мобилизационных механизмов вынуждает население работать аварийно и достигать требуемых результатов. Когда нестабильное состояние системы управления затягивается, это чревато слишком большими потерями для страны. Система начинает пожирать своих, истре***ь направо и налево собственное население, слишком активно проедать ресурсы, то есть идет вразнос.

 

Маятник русской истории достигает высшей точки нестабильности, аварийности — и начинает неизбежное движение назад, в противоположную фазу. Начальники и подчиненные, устав бояться наказаний и надрываться на работе, приспосабливаются к агрессивной среде, к нестабильному режиму, начинают уклоняться от выполнения обязанностей, осваивая «технику административной безопасности» и становясь все менее уязвимыми для репрессий. Аварийно-мобилизационные механизмы управления деградируют и теряют результативность, система теряет жесткость и перерождается.

 

Постепенно управленческий аппарат начинает работать на защиту управленцев от последствий нестабильного состояния системы управления, а тем самым и на выживание и спокойное существование всего населения. На данной фазе действия государственного аппарата фактически направлены против государства, они способствуют демобилизации ресурсов и препятствуют реализации целей государства.

 

Когда управленческий маятник достигает высшей застойной точки, апофеоза стабильного состояния системы управления, например, в 70–80-х годах XX века или при позднем Николае I (как, впрочем, и при Николае II), неизбежно рушатся управленческие связи, слишком далеко отпускается поводок. Уже никто и ничто не работает на конечный результат, все заняты воровством и устройством собственных карьерных дел, в стране полный застой и начинающаяся разруха, как при Брежневе, положение чревато скатыванием страны в глубокую пропасть и безнадежную потерю всего, что только можно потерять. Или как в наши дни, когда «мы понимаем, что начинается самое интересное. Все ресурсы выработаны. Все советское разболталось, развалилось и сгнило. Советская наука на последнем издыхании, образование — не соответствует времени. Самая активная часть советской номенклатуры уже украла все, что могла, и теперь даже воровать не в силах.

 

Начинается распад системы управления, а затем срабатывает вмонтированный в русскую модель управления предохранитель — случается либо проигранная война с последующими катастрофическими реформами или даже революцией, либо что-нибудь подобное. И маятник русской истории начинает обратное движение в сторону нестабильного управленческого режима. Частные интересы вытесняются из системы управления, и бюрократическим аппаратом снова овладевают государственные цели. А впереди предстоят мобилизации и репрессии, грандиозные достижения и жертвы.

 

Возникает соблазн сделать вывод, что имеющееся в той или иной организации в данный момент состояние системы управления зависит от предпочтений ее руководителя (а в России в целом — от верховного правителя). Если он проводит мобилизацию ресурсов, ужесточает дисциплину и требует от всех следования стратегическим целям, то система управления неизбежно переходит в нестабильный режим. Подчиненным становится выгодно подыгрывать новому официальному стилю работы и демонстрировать стереотипы, свойственные аварийно-мобилизационному состоянию системы управления. Но реальные исторические события показывают, что руководитель, даже монарх или генеральный секретарь, сам по себе не является решающей силой, достаточной для смены режима функционирования системы управления.

 

Руководитель, в силу присущих ему особенностей характера и уровня понимания общественных процессов, может требовать от подчиненных самопожертвования, проводить мобилизации, репрессировать несогласных и звать к новым рубежам. Но если вектор развития общества противоположен действиям руководителя, то последний обречен на поражение. Павел I и Н. С. Хрущев трясли общество, как грушу, пытались привить ему рыцарский или коммунистический идеал поведения, заставить подданных думать не о шкурных, а о государственных интересах. Они неустанно наказывали и призывали, реорганизовывали и воспитывали. В итоге государственный аппарат, менее всего желавший возвращения системы управления в нестабильный режим, при полном одобрении населения сверг и того и другого.

 

Остановимся вот еще на каком моменте. А возможен ли чисто теоретически выход из маятника русской модели управления во что-то иное? Два варианта выхода:

 

– или в момент пика административной мощи «добрый» царь, оказывается еще и «умным» и начинает железной рукой насаждать гражданское общество. Может ли «добрый царь» оказаться еще и умным и насадить все таки в России гражданское общество западного образца?

 

- или в момент распада и вырождения сгнившей управленческой системы, на ее обломках вдруг возникает не комиссарская (гвардейская/опричная) диктатура, а что-то такое… умное и доброе?

 

Переформулируем эти два варианта в актуальных терминах – есть ли шансы, что:

 

- вариант один Путин/Медведев вместо чего-то такого иерархического, кланового сырьевого начнут вдруг строить что-то нанотехнологичное

 

- вариант два: в результате бескровной революции побеждает, допустим, хороший парень Навальный, издает разумные и справедливые законы по которым, у нас сразу все заколоситься как в просвещенных Нидерландах.

 

Я, пожалуй, не буду подробно останавливаться на этих вопросах, оставив их в качестве риторических. Как управленца-практика меня гораздо больше заботит другой вопрос: возможна ли, теоретически, миграция предприятия из РМУ режима во что-нибудь более модное.

 

Что же касается общегражданских выводов. Я все-таки, не удержусь от шпильки. И призову читателя сопоставить социальное движение «белая лента», которое весь прошлый год мы наблюдали (и в котором многие участвовали). С самого начала я думал, и продолжаю думать - ошибочна точка зрения, что «белая лента» в своей основе есть гражданский протест против ползучего наступления диктатуры, и борьба за исполнение закона, и либерально по своей сути. Это ошибка на понимание. Настоящий смысл в том, что мыслящая часть общества видит, что общество по прочным сырьевым рельсам стремительно деградирует, а у текущей администрации нет ни малейшего желания наводить порядок твердой рукой. Люди выходят под либеральными лозунгами, но, по сути, они требуют сильной руки, которая обеспечит более адекватное распределение ресурсов – передел от сырьевиков и чиновников к производству, с/х, науке и образованию.

 

 

 

 

Параллельные управленческие структуры.

 

Как же удается преодолеть сопротивление бюрократии и населения и перевести систему управления в нестабильный режим функционирования? За счет использования уникального ноу-хау русской модели управления — параллельных управленческих структур. С незапамятных времен рядом с управленцами находились контролировавшие их работу представители параллельных властных органов. Рядом с думными дьяками — думские бояре, рядом с воеводами — фискалы, рядом с командирами — комиссары, рядом с директорами — секретари парткомов и так далее. Если в ходе реформ или революций те или иные параллельные структуры ликвидировались, то вскоре на их месте воссоздавались другие, с расширенными функциями и под другими названиями.

 

«Большевики быстро ввели две вертикали управления экономикой — партийную и хозяйственную, которые заменили прежние товарно-денежные связи. Третья вертикаль скоро дополнила две первые: ВЧК, которая вела постоянные наблюдения за ходом экономических процессов в стране и железной рукой устраняла сохранившиеся элементы товарно-денежных отношений». Параллельные административные структуры должны, при необходимости, переводить систему управления из стабильного в нестабильное состояние, а в спокойное время — поддерживать готовность управленческих механизмов и процедур для такого перехода. Для выполнения подобных функций они наделены обширными правами по использованию ресурсов подконтрольных им предприятий и организаций, причем эти права не уравновешены соответствующими обязанностями. Такой дисбаланс дает параллельным структурам возможность смело рисковать чужими ресурсами для достижения поставленных сверху целей, быть своеобразным катализатором процесса перехода к аварийно-мобилизационной работе.

 

При отсутствии пользующихся доверием высшего руководства параллельных структур они создаются заново (как опричники Ивана Грозного), или же свойственные параллельным структурам функции возлагаются на те подразделения, которые характеризуются наибольшей управляемостью и подконтрольностью высшему руководству. При Петре I ими были гвардейские части и специально созданный институт фискалов: «В центре и на местах были введены должности фискалов (провинциальных и городовых), которые доносили о всех нарушениях законов, взяточничестве и вообще всех делах, приносящих вред государству. Петровские реформы: «Посланным в провинцию гвардейцам предписывалось „губернаторам беспрестанно докучать“, чтоб они неотложно исполняли царские требования, в противном случае гвардейцы должны были „как губернаторов, так и вице-губернаторов и прочих подчиненных сковать за ноги и на шею полонить цепь, и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомости“».

 

Своим появлением в России параллельные управленческие структуры обязаны системе местничества и реформам Ивана Грозного. «В военном деле анахронизм местнических порядков ощущался особенно остро. Назначения на высшие воеводские посты по принципу „породы“ и знатности приводили на поле брани подчас к катастрофическим последствиям. Боярская дума и знать не допустили отмены местничества… По этой причине „приговоры“ о местничестве носили половинчатый, компромиссный характер. Они… вносили некоторые перемены в структуру военного командования. Новые законы позволили правительству назначать в товарищи к главнокомандующему (непременно самому „породистому“ из бояр) менее знатных, но зато более храбрых и опытных воевод, которые отныне ограждались от местнических претензий всех других воевод».

 

Так появились две параллельные управленческие вертикали. Потом этот подход, неплохо себя зарекомендовавший, был распространен на гражданскую службу, где рядом со знатными думскими боярами, формальными руководителями приказов, появились думные дьяки-специалисты, происходившие, по выражению Курбского, «из поповичей и простого всенародства» и тянувшие на себе основную административно-управленческую работу. «В середине XVI века …власть в уездах — „губах“ переходит к выборным губным старостам (из дворян) и их помощникам, губным целовальникам (из черносошных крестьян). Затем на исторической арене появляются параллельные власти — воеводы и приказные дьяки, представители бюрократии — и постепенно начинают подминать под себя губные власти».

 

А со временем параллельные структуры стали неотъемлемым атрибутом русской модели управления, без которого она просто не могла функционировать. Поскольку основной объем текущей управленческой работы выполняется относительно автономными кластерными ячейками, то функции контроля можно возложить лишь на параллельные структуры, подчиненные Центру и «чужие» по отношению к ячейке-кластеру. Параллельные структуры создаются не от избытка управленческих ресурсов, а наоборот, вследствие их нехватки. Создание все новых органов контроля с не прописанными в законах полномочиями — это как раз признак слабой дееспособности государства.

 

Кроме государственных, образуются и негосударственные параллельные управленческие структуры или их аналоги. Так, приобретая контроль над каким-либо заводом, компания, в которой я работаю, сохраняет (в соответствии со старомосковской политикой) на своих постах большинство прежних менеджеров, но для контроля и возможного в будущем перехвата власти направляет на завод своего доверенного человека, введя для него должность первого заместителя генерального директора с обширными полномочиями. Тот, в свою очередь, приводит с собой нескольких сотрудников, расставляет их на должности не руководящие, но позволяющие контролировать информацию о движении материально-финансовых потоков и кадровой политике. В результате возникает параллельная управленческая структура, внедренная в кластер и функционирующая в интересах вышестоящей организации.

 

Обращу внимание вот еще на какой момент. Кроме описанного в этой книге смысла у параллельных управленческих структур в России есть и еще одна важная миссия – задание хотя бы минимального пространства для маневра и пространства для дискуссии. То есть введение в систему определенной гибкости.

 

Дело в том, что русский управленец на самом деле крайне одинок. С точки зрения коллектива, он - внешняя сила, начальство. С точки зрения начальства на следующем этаже иерархии он – подчиненный.

 

В России нет культуры осмысления (оспаривания) распоряжений. И нет культуры внесения предложений по улучшению ситуации. Я сейчас говорю именно о культуре, о поведенческих стереотипах, а не о формальной стороне дела. Формально-то все ОК. Любой сотрудник может формально написать предложение по улучшению или письменно выразить свое несогласие. Можно в госдуму или правительство умное письмо отправить. Не вопрос. Проблема в том, что иерархия не умеет на эти сигналы адекватно реагировать. Возможные реакции две: «людишки ропщут – ну и пуская себе» и «людишки бунтуют – подавить». Особенно если сигнал пришел публично и по формальному каналу. То есть, если вы в неофициальное время подойдете к начальнику и что-то там ему тактично намекнете, то такое действие имеет какой-то шанс на конструктивное развитие. Формально поданный запрос скорее всего будет воспринят как попытка бунта. С этим совершенно непонятно что делать, и можно ли что-то с этим сделать вообще. Отсюда и одиночество русского управленца. Фактически ему, во-первых, не с кем посоветоваться, а во-вторых, он не имеет (по психологическим причинам) возможности отменить ошибочное решение, даже если ему самому ошибочность очевидна – всегда есть риск, что это действие будет воспринято как слабость и как сигнал к атаке.

 

Но мы же говорили о параллельных управленческих структурах. Так вот – наличие в системе представителя параллельной управленческой структуры закладывает в систему определенную гибкость.

- Появляется дополнительный канал, по которому может сочиться наверх информация.

- Вопрос не только (и не столько) в том, что комиссар имеет возможность приказать командиру, но и в том, что комиссар чуть ли не единственный человек, с которым командир может не теряя лица советоваться, кто может его (кулуарно) критиковать, кто с ним имеет техническую возможность спорить (не взрывая отношений и не ставя под угрозу управляемость звена).

- В случае, если по ходу реализации вскрылась ошибочность решения очень упрощается возможность сдать назад не теряя лица. Типа – «комиссар вас отмазал, черти. Добрый он. Спасибо ему скажите».

 

 

Выездное заседание научно-технического совета.

 

Неизбежность импорта идей и образцов

 

Итак, можно признать, что в России сложилась маятниковая система развития общества. Насколько это уникально? Если присмотреться, черты двухфазной системы есть у многих культур. Китай, древний Египет проходили через имперские фазы и фазы раздробленности. На фазе раздробленности выявляются новые подходы, между ними происходит конкуренция. В имперской фазе удачные образцы тиражируются. В некоторых современных западных корпорациях применяют маятниковый подход, чередуя с циклом примерно в 6 лет централизацию и децентрализацию – децентрализацию для поиска работоспособных подходов, а централизацию для их распространения. Вообще централизация суть стандартизация. Она тиражирует решение. Отсюда сила и слабость централизации. Но в какой-то момент негатив от закоснения больше, чем позитив от подавления междоусобиц и империя разваливается.

 

Главное управленческое отличие фазы империи от фазы раздробленности в том, что в империи, в условиях централизованного управления, все делается по единому шаблону. Инновации, творчество, самостоятельность низовых административных, производственных, военных, социальных единиц пресекаются. Смысл централизованного управления — заставить всех делать одинаково правильно, а правильным считается то, что делали создатели империи.

 

Когда империя выполнила свою задачу, переведя покоренные территории на новый образ жизни, изменив систему управления (может быть, распространив прогрессивные сельскохозяйственные культуры или способы обработки земли, затронув прочие характеристики общества) она себя изжила. Централизованное управление начинает мешать развитию и происходит неизбежный процесс ослабления империи.

 

Почему все модернизации в России относились к числу так называемых «догоняющих модернизаций?» Реформы и революции были направлены на то, чтобы преодолеть отсталость и подтянуться, «догнать и перегнать» Европу или Америку? Не идти вперед прежним путем, а, преодолев прежний застой и отсталость, достичь чьего-то уровня.

 

Чтобы идти в ногу с прогрессом, общество должно создавать и использовать инновации в самых различных отраслях и сферах деятельности. А для инноваций необходимо, чтобы общество либо периодически переживало фазу раздробленности и тотальной децентрализации, либо научилось интегрировать в себе фазы децентрализации и централизации одновременно, то есть состоять из ячеек, одни из которых (централизованные) ориентированы на количественный рост, а другие (децентрализованные) — на качественное развитие.

 

Западные общества выработали к концу средневековья такие организационно-управленческие технологии. Действуя в едином правовом, экономическом, культурном и информационном пространстве, конкуренция отбирала лучшие образцы, созданные независимыми предприятиями, университетами, газетами, политическими партиями, религиозными конфессиями, муниципалитетами и прочими организациями.

 

Русская же модель управления базируется на строгой централизации. Как только Россия стала страной, именуемой Великим княжеством Московским, фазы раздробленности как таковые исчезли. Поэтому не было механизма, который мог бы давать обществу инновации. Никто уже не мог работать, как ему заблагорассудится, на свой страх и риск, своими методами изобретать, творить, писать, строить отношения с крестьянами и чиновниками. Были единые образцы, и их следовало соблюдать. Инновации не возникали, государство строго следило за тем, чтоб все было правильно, а значит, одинаково. Наступила фаза непрерывной империи, которая благоприятствует количественному росту, закреплению отобранных на предыдущей стадии прогресса правил и стереотипов, но тормозит качественное развитие.

 

Последствия не заставили себя долго ждать. Уже в XVII веке «…русское общество впервые заметило, что его западные соседи достигли каких-то необычных успехов, и обнаружило все очевиднее вскрывавшуюся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальных средств перед западноевропейскими, что вело к осознанию своей отсталости. В московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают искать указаний и уроков у чужих людей на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и в своей отсталости».

 

А поскольку новые правила, стереотипы поведения и технологии не вырабатывались внутри страны, их вынужденно приходилось импортировать. В кризисные периоды, когда застой совсем брал государство за горло, все рушилось после проигранной войны или внутренних распрей. Новый государь и правящая верхушка приходили к выводу о необходимости кардинальных перемен, и нигде не могли взять концепции и образцы для реформ, кроме как за рубежом, в первую очередь на Западе. Так появилась идея догоняющих модернизаций, которые проводились и Петром I, и большевиками, и нынешними демократами.

 

Соответственно, в отношении ко всему заграничному русское общество шарахалось от высокомерного шапкозакидательства (после внешнеполитических успехов и победоносных войн, как при первых московских царях, в николаевской России или в послевоенном СССР) до раболепного подражания (после поражений и кризисов), «от гордыни Третьего Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай».

 

В ходе осуществления догоняющих модернизаций неизменно происходили события, принципиально меняющие ход и даже направление реформ. Модернизации начинались для того, чтобы достичь уже поставленных, осознанных монархом, правящим классом или всем обществом целей. Иван Грозный намеревался сделать Москву Третьим Римом, Петр I хотел догнать Европу, большевики собирались разом достичь и того и другого, построив коммунизм — некий аналог «Царства Божия на земле». Общим для всех реформ и революций явилось то обстоятельство, что полученный впечатляющий результат абсолютно не соответствовал первоначальным целям.

 

Как только эти концепции преобразований начинали применять на практике, выяснялось, что в рамках стабильного состояния системы управления их реализовать нельзя. Старые управленческие структуры, бюрократический аппарат, традиционный менталитет населения препятствовали реформам, успешно защищая относительное благополучие и покой как верхов, так и низов. Государь и те слои общества, которые поддерживали преобразования, приходили к выводу о необходимости перевода системы управления в нестабильное состояние, в режим «конкуренции администраторов».

 

С помощью разного рода приемов, специфичных для различных эпох, они налаживали аварийно-мобилизационное управление, отдельные звенья системы начинали конкурировать между собой, возникал механизм сравнения вариантов, рождались нововведения. «Естественный отбор» в конкуренции между ними (специфичная российская «конкуренция администраторов») давали высокие темпы обновления всех сторон жизни страны. И вскоре становилось ясно, что новые правила и стереотипы поведения, вырабатываемые администраторами уже в ходе реформ и революций, в корне отличались от того, ради чего, собственно говоря, эти преобразования и затевались. Происходила подмена целей реформ их средствами.

 

Неизбежно оказывалось, что для воплощения в жизнь благих целей модернизаций администраторы выбирали абсолютно противоречащие этим целям средства. Администраторы были правы. Цели пришли издалека, они не могли соответствовать нашей российской действительности. А что касается средств, то администраторы лучше разных там теоретиков знали, какие средства допустимы — те, что результативны. Если начальные этапы реформ характеризовались попытками (как правило, безуспешными) перенести на отечественную почву зарубежные теории и практический опыт, то затем, переведенная в нестабильный режим функционирования система управления генерировала огромное количество собственных инноваций, на базе которых и происходило завершение преобразований. Так что реформы и революции делались «своим умом», винить больше некого.

 

Опричнина, по замыслу царя, должна была «перенести, по крайней мере в часть державы, тот порядок, который Иван Грозный видел в монастырях, создать царство-монастырь во главе с царем-игуменом. А то, что получилось безобразие и пьяный разгул, по-видимому, тоже не случайно. Практика утопии всюду уничтожает ее идею».

 

Петр I собирался строить государство цивилизованное, правовое (в понимании людей начала XVIII века), где царь издает законы, подданные их исполняют, где нет коррупции, все работает четко как часы, всяк сверчок знает свой шесток. А в результате вынужденно примененных Петром и его сподвижниками средств получилось, что Петр создал восточную деспотию. Россия после петровских преобразований стала по образу жизни еще более азиатской страной, хотя внешне, благодаря бритью бород и камзолам, европеизировалась. Окончательно закрепилось крепостное право, абсолютно не западное явление; появилось множество других особенностей, противоречащих европейским системам управления.

 

Социал-демократы хотели построить свободное от эксплуатации государство, союз свободных народов, а создали кошмарную систему ГУЛАГа, где народы подавлялись куда жестче, чем при царях, а рабочий класс отнюдь не был правящим классом. «Ленин в книге „Государство и революция“ писал, что пролетариат, взяв власть, непременно покончит с бюрократизмом. Но военный коммунизм повлек сверхцентрализацию, а как следствие — огромную бюрократизацию».

 

В ходе рыночных преобразований начала 90-х годов XX века реформаторы планировали отделить бизнес от государства, создать независимую конкурентную среду, а получилась «система, в которой несколько человек приватизировали государство, а само государство обюрократило частных предпринимателей, превратив их в неформальных высших чиновников». Средства в очередной раз заменили собой цели.

 

Проведением приватизации предполагалось раздробить единую государственную собственность на средства производства, акционировать предприятия, а крупные пакеты акций продать на рынке. Нужно было воссоздать западную модель фондового рынка и западную модель организации хозяйства. То есть предприятия принадлежат акционерам, акционеры перепродают друг другу акции на фондовом рынке. Эффективность работы того или иного предприятия сразу же сказывается на курсе акций, поэтому неэффективные предприятия с помощью фондового рынка быстрее показывают свою неэффективность и быстрее захватываются другими через скупку контрольного пакета.

 

Только не получилось как на Западе, хотя перечисленные выше строго очерченные цели были детально прописаны в законах и подзаконных актах (а законодательная база приватизации была проработана достаточно четко, с непривычной для России тщательностью). Как только менеджеры предприятий получили в свои руки это оружие (акционирование), они сразу же стали использовать его для борьбы с целями приватизации.

 

Приватизация как «идеология была чужда конкретным целям менеджеров государственных предприятий (их партнеров). В то же время корпоратизация и приватизация оказались необходимыми менеджерам для юридической фиксации контроля над финансами и создания формальных правовых гарантий их свободы от уголовного преследования за манипуляции с государственными активами (финансами). Интересы реформаторов и государственных менеджеров совпали при формализации прав собственности, но цели процесса они видели по-разному. В итоге практика победила идеологию».

 

Выяснилось, что акционерная форма собственности необычайно удобна менеджерам предприятий для того, чтобы захватить свои предприятия, или, если их даже не удается захватить, то для того, чтоб максимально затруднить конкуренцию между предприятиями, затруднить механизм слияния и поглощения одних предприятий другими и застолбить свое монопольное руководящее положение на веки вечные. Выяснилось, что в российских условиях акционерную форму собственности вполне можно использовать для того, чтобы никто чужой не мог купить предприятие. Если грамотно себя вести, то при приватизации контрольный пакет оказывается в руках либо подконтрольного директору коллектива, либо через короткое время в руках самого директора и связанных с ними лиц.

 

Явление подмены целей реформ в ходе их проведения не является чисто российским феноменом. Так бывает всегда и везде, где на неподходящей почве применяют импортированные организационные механизмы, противоречащие целям основных участников событий в данной стране. Наиболее распространенным примером является демократическая избирательная система в отсталых и коррумпированных странах. Там выборы превратились в дополнительный способ закрепления господства тех, кто уже сейчас контролирует власть; способ, делающий их абсолютно несменяемыми, потому что фальсифицировать или сорвать выборы все-таки легче, чем выиграть гражданскую войну и предотвратить дворцовый переворот.

 

Результат, аналогичный итогам российской приватизации и акционирования, показала послевоенная Япония. Американцы, чтобы сделать невозможным возрождение японского милитаризма, задались целью провести в Японии рыночные и демократические реформы, построить общество, похожее на западное.

 

К тому времени экономика Японии контролировалась крупными многоотраслевыми концернами, так называемыми дзайбацу. Он были тесно связаны с государственным аппаратом, имели многочисленные интересы за рубежом, были недемократичны по стилю управления. По многим признакам дзайбацу напоминали финансово-промышленные группы современных российских олигархов. Американцы видели в дзайбацу один из корней японского милитаризма. Поэтому американские оккупационные власти в директивном порядке распустили эти концерны, обязав акционировать предприятия и продать их акции на свободном рынке.

 

Итак, японские рабочие, служащие и менеджеры оказались в ситуации, при которой их родная фирма, во многом заменявшая им семью, могла быть в любой момент куплена посторонними людьми. В отличие от европейцев и американцев японцы не могли допустить такого кощунства. Захват фирмы был в их глазах настолько аморальным и чудовищным поступком, что для персонала фирмы забота о предотвращении враждебной скупки предприятия стала задачей куда более важной, чем поддержание высокого курса акций и рост капитализации.

 

Японские менеджеры нашли способ реализовать свои оборонительные стратегии в условиях акционерной формы собственности. Предприятия выпускали акции, но продавали их не тому, кто больше заплатит, как поступили бы американцы или европейцы. Они продавали акции дружественным фирмам, тем, кого они считали «своими», кому доверяли, и, как правило, в обмен на встречные продажи «чужих» акций. Фактически это был фондовый бартер. Несколько частных фирм, входящих в один такой куст, по взаимной договоренности покупали акции друг друга. «В ответ на либерализацию рынка капиталов японские фирмы в широких масштабах стали осуществлять „меры по обеспечению постоянных акционеров“, пресекая тем самым все попытки поглощений…»

 

В российской приватизации не могло не случиться такой же подмены целей. Основные участники не были заинтересованы в том, чтобы концепция акционирования и приватизации была реализована в задуманной реформаторами форме. Ни коллективы предприятий, ни их руководители не хотели создания условий для слияния и поглощения фирм, избегали прозрачности, требуемой от них фондовым рынком.

 

Местные власти также не были в этом заинтересованы. Им важно удержать в своем подчинении директоров-вассалов, сохранить подконтрольность предприятий местным властям. Поэтому губернаторы и мэры, как правило, выступают против скупки контрольных пакетов предприятий столичными акционерами, так как это выводит предприятия из-под местного контроля. Цели главных фигурантов акционирования и приватизации противоречат целям реформаторов, и результат разительно отличается от запланированного.

 

«Создается представление о том, что в России в условиях слабости или практического отсутствия гражданского общества реформы, которые в Европе шли снизу, от общества, как результат выхода на поверхность новых укладов, новых типов производств в борьбе со сложившимися, в России проводились в интересах власти перед лицом внешней и внутренней угрозы, в частности со стороны собственного общества. Поэтому эти реформы осуществлялись прежде всего посредством подавления общества, породив специфический русский феномен отчуждения общества от власти».

 

Все модернизации в России отклоняются от намеченной цели, потому что для адекватного проведения этих модернизаций нет заинтересованных в их успехе движущих сил, нет еще тех слоев населения, тех типов чиновников, тех групп избирателей, менеджеров, политиков, судей, журналистов, которые будут двигать новшества. И приходится вместо нормальных движущих сил реформ волевым решением назначать квазидвижущие силы, тех, кто по своему опыту и социальному положению не соответствует возложенной роли реформаторов.

 

Не было у большевистской революции развитого и осознавшего свои цели пролетариата, вот и делала революцию непролетарская по своему составу партия, созданная из осколков других классов. «Чиновники рассматривались как идеологически чуждые. Поэтому была выдвинута задача создать собственные кадры, имеющие „правильное“ происхождение, „наше собственное“ образование, прошедшие пролетаризацию. Пролетаризация оказалась абсолютно бесполезным средством. К концу 20-х годов средний чиновник уже зарабатывал гораздо больше, чем средний рабочий. В 30-е годы чиновники были уже основной опорой режима.

 

Не было у перестройки готового класса предпринимателей, которые бы отстаивали свои интересы на всех уровнях. Место предпринимателей в политической и общественной жизни пришлось занимать заведующим лабораториями, преподавателям вузов и прочей интеллигенции, которые как бы «притворялись» предпринимателями, играя их роль.

 

Судьба всех модернизаций России точно описывается гениальной фразой В. С. Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Это не проявление нашего головотяпства и безалаберности, а неизбежное следствие того, что реформы проводятся в интересах еще несуществующих групп населения, и проводят их те, кто не может, да и не хочет достижения первоначальных целей модернизации. Вот и становятся чиновниками правового капиталистического государства бывшие партийные работники. А где взять других, если «в России в современный период не партии как выразители интересов общества строят систему власти, а власть создает под себя некое подобие элементов гражданского общества».

 

Мой комментарий. Ну да. Как-то так я себе все это и представлял. К этому можно по-разному относиться. Если говорить о России в целом, то есть очень большой смысл задуматься о природе российского реформаторства и о границах его возможностей. Корпоративной проблематики я тут не вижу. Потому что, во-первых, мы тут все занимаемся развертыванием импортных систем, а если говорить об управленческих вопросах, то не столько нам лет, чтобы вопросы реформирования затруднялись грузом далекого прошлого. Идея, же, что нужно время от времени менять подходы от централизационного к децентрализационного и обратно, кажется довольно богатой. Более того, что-то в этом роде мы в компании переживаем сейчас: происходит попытка уйти от единого конвейера бизнес процессов к каким-то более проектно-ориентированным сущностям. Ну, посмотрим, какие будут успехи и будут ли.

 

 

 

 

 

Деградация нестабильной фазы в стабильную

 

Очень сложно оптимизировать управление не только в России в целом, но и в отдельной организации. На любом предприятии или в учреждении систему управления нельзя установить раз и навсегда, она представляет собой постоянно эволюционирующий живой организм, который движется в континууме между двумя крайними точками — от абсолютно стабильного, застойного состояния до абсолютно нестабильного, аварийно-мобилизационного состояния.

 

Как только удалось наладить четкую управленческую структуру, механизм стимулирования и документооборот, добиться слаженной работы, так с первых же недель персонал начинает вырабатывать свои противодействующие механизмы, применять выработанные вековой практикой многообразные методы размывания ответственности и блокирования санкций. Стиль деятельности одного и того же предприятия с одними и теми же людьми, полномочиями, инструкциями на протяжении весьма короткого времени может серьезно измениться, причем не в лучшую сторону. «У нас в России, — писал обер-прокурор Синода К. Победоносцев, — все только людьми можно сделать и всякое дело надобно держать, не отпуская ни на минуту: как только отпустишь его в той мысли, что все идет само собой, так дело разоряется и люди распускаются и расходятся».

 

В качестве примера, описывающего процесс, автор приводит очень точное и емкое описание деградации советской системы управления от вершин эффективности и вершинам же внутренней агрессивности при Сталине к нулевой эффективности общей неуправляемости и беззубости системы при позднем Брежневе.

 

Суть очень проста. Вот мы запустили «конкуренцию администраторов». В чем ее суть: в том, что перед всеми участниками управленческий иерархии выставляется довольно простой выбор – добиться результата или пострадать. В какой-то момент вся эта иерархия фактически устает жить в атмосфере непрерывной угрозы, устает от переработок, при этом жизненного уровня терять никто не хочет (а хочет по возможности нарастить.) Реакция системы очень проста. Прежде всего нужно добиться размазывания ответственности. Если под решением стоит не одна подпись, а длинная вереница, то это принципиально снижает риск того, что кто-то конкретный будет репрессирован. Кроме того – все же герои – страна достигла успеха благодаря этим людям, за каждым длинная вереница прошлых заслуг и успехов – как таких репрессировать? Идеологическая накачка перестает работать – на нее вырабатывается блок в сознании. В этот момент управленческая иерархия начинает по объективным причинам структурироваться в кланы. И тогда интересы общегосударственные сдаются под давлением индивидуальных и узкогрупповых интересов. Иерархия научается фальсифицировать отчетность, и блокировать методы ее проверки. Все меньше становится успехов реальных и все больше бумажных. Продвижение клановых индивидуальных интересов требует насыщать управленческую вертикаль не самыми толковыми, работящими и принципиальными, а верными и удобными. Дальше ситуация развивается в полном соответствии с поговоркой «рыба гниет с головы». Иерархия все меньше думает об общеколлективном благе, и все больше озабочена благом и удобством индивидуальным. Запас прочности у системы есть, но он не бесконечен.

 

Надобно сказать, что такая модель развития событий не уникальна для разложения управленческой иерархии СССР. Примерно по этой модели вообще происходит распад управления систем. И на западе тоже. Рынок, конечно, дает довольно объективную метрику эффективности, однако анализ корпоративных проблем в самых передовых странах показывает, что иерархия в какой-то момент научается довольно удачно подстраиваться и под рыночные реалии тоже (тоже путем манипуляций отчетностью, и благодаря невозможности проверить реальное состояние в современных корпорациях средствами рыночного арбитра (фонды владеют очень диверсифецированными пакетами, фондами управляют по сути те же чиновники)). Да и гибель от забронзовения небольших структур тоже вполне укладывается в вышеприведенную схему. Универсальным является правило, что администраторы в какой-то момент прирабатываются к любой мотивационной системе и находят в ней баги, которые позволяют максимизировать блага при минимизации усилий.

 

Принято считать, что раздутый бюрократический аппарат и обильное бумаготворчество умышленно навязаны государством, чтобы подчинить себе население и контролировать каждый шаг подданных. Общественное мнение полагает, что бюрократия идет рука об руку с деспотизмом и всеобщей подконтрольностью. Однако то же самое общественное мнение постоянно издевается над бюрократизмом, подчеркивая, что бюрократия мешает работать, препятствует реализации государственных интересов и фактически мешает проведению реального централизованного управления.

 

Получается, что государство — враг самому себе, его же собственный аппарат работает против него. Оно выпустило из бутылки джинна бюрократизма и не может с ним справиться. То, что бюрократия в своей развитой, застойной форме не нужна и даже вредна государству, доказывается хотя бы тем фактом, что при всяком переходе системы управления в нестабильное, аварийно-мобилизационное состояние, власти начинают отчаянно бороться с бюрократией, упрощать процедуры согласования, сокращать документооборот, безжалостно выкидывать лишние звенья управленческой цепи, сокращая численность чиновничества.

 

Казалось бы, зачем это надо? Ведь, если, как уверено общественное мнение, многочисленная и сильная бюрократия нужна сильному государству, то зачем государству с ней борется? Чтобы понравиться населению? Вряд ли. В стремлении завоевать симпатии народа еще можно заподозрить Андропова или Горбачева. Но зачем это Петру I или Павлу I? Они в народной любви не нуждались, хотя с бюрократией боролись, стремились упростить аппарат управления, придать ему более современный вид.

 

Неотъемлемый элемент нестабильного режима системы управления — попытки дебюрократизации. Застойная, развитая бюрократия защищает от реформ своих чиновников, и не только их. Если руководитель защищает себя, то он защищает и свое подразделение — отдел, цех, воинскую часть, имение, артель, секту. Защищаясь сам, он защищает от репрессий и население. Изощренные бумаготворческие процедуры, бесконечные согласования проектов решений, детальные регламенты — все это защитные механизмы, спасающие людей и организации от тотальных мобилизаций и волевого перераспределения ресурсов. С помощью бюрократических технологий население (а чиновники, даже в ранге министров — тоже народ) смягчает жесткость системы управления, стабилизирует ее, приспосабливается к ней и одновременно «приручает» систему. «Обюрокрачивая» систему управления, люди делают ее приемлемой и переносимой.

 

Поэтому для перехода в нестабильный режим реформаторы стремятся если не уничтожить окончательно бюрократию, то хотя бы ослабить ее влияние. «Деспотизм не может обойтись без шоковых методов управления, бюрократия же не может работать в таких условиях».

 

Примером нерушимого единения народа и бюрократии в борьбе за свою спокойную жизнь может служить свержение Н. С. Хрущева. Хрущев прилагал титанические усилия, чтобы замедлить окостенение системы, хоть как-то ее удержать от неумолимого скатывания в застой, а по возможности вернуть назад в лоно нестабильности. Он предпринимал дикие административные выходки, вроде образования совнархозов и разделения райкомов на сельскохозяйственные и промышленные. Он тряс управленческую структуру как грушу, чтоб не дать ей застояться. Хрущев почти физически чувствовал, что управленческое колесо замедляет свой ход, меры теряют результативность.

В ходе сокращения управленческого аппарата, предпринятого вскоре после прихода Н. С. Хрущева к власти, «в 1954 г. только в 46 министерствах и ведомствах были упразднены 200 главных управлений и отделов, 147 трестов, 93 местных управления, 898 снабженческих организаций, 4,5 тысячи различных контор и более 4 тысяч мелких структурных подразделений. Общегосударственная и внутриведомственная статистическая отчетность была сокращена в три раза, а количество показателей народнохозяйственного плана — на 46 %».

 

В конце-концов Хрущев достал всех, начиная с министра и заканчивая дворником. Вся страна изобретала способы уклонения от его нововведений. Вспоминает один из организаторов государственного переворота В. Семичастный: «…инициативы Хрущева захлестнули страну, как талая вода. Происходила реорганизация всего и вся, деление, дробление системы управления, партии, даже КГБ требовал от меня Хрущев разделить на городские и сельские. Я уж не говорю о злосчастной кукурузе. К началу 60-х гг. было ясно — от руководства страной Никиту Сергеевича надо отстранять, иначе страна не выдержит этого дерганья, закачается». В итоге Н. С. Хрущева свергли под всеобщее одобрение и продолжали рассказывать про него анекдоты.

 

В качестве промежуточного вывода можно только повторить слова автора, которые я и так уже привел в конспекте. Еще раз. Очень сложно оптимизировать управление не только в России в целом, но и в отдельной организации. На любом предприятии или в учреждении систему управления нельзя установить раз и навсегда, она представляет собой постоянно эволюционирующий живой организм, который движется в континууме между двумя крайними точками — от абсолютно стабильного, застойного состояния до абсолютно нестабильного, аварийно-мобилизационного состояния. Как только удалось наладить четкую управленческую структуру, механизм стимулирования и документооборот, добиться слаженной работы, так с первых же недель персонал начинает вырабатывать свои противодействующие механизмы, применять выработанные вековой практикой многообразные методы размывания ответственности и блокирования санкций.

 

Вопрос – как к этому относиться? Вариантов немного. Можно лютовать. Но нужно понимать, что это работает только до определенного уровня. По вышеописанной схеме в какой-то момент иерархия научиться блокировать управленческую агрессию. Наверное, можно научиться лютовать, но не просто так, а в соответствии с русской моделью – время от времени обострять борьбу, то с одними, то с другими проблемами. Получается, как вы понимаете, компанейщина. Можно пытаться перевоспитывать коллектив – я лично знаю одно руководителя, который всерьез озаботился воспитанием в сотрудниках европейского подхода к труду. Это возможно, но это нишевое решение. Лично у меня ответа на эти вопросы нет, я не знаю, как действовать правильно. Но в любом случае – ознакомиться с этой стороной реальности и правильно ее воспринять – очень важно.

 

 

 

Рабочие цеха поздравляют фрезеровщика Лохова с рекордным перевыполнением нормы выработки.

 

Низовая солидарность

 

Одним из «смягчающих» элементов русской модели управления является низовая солидарность. Все подчиненные (а в глубине души каждый русский чувствует себя подчиненным, и он прав, ибо «российское общество, сходное по структуре с любым европейским, отличалось от него тем, что между российскими сословиями распределялись только повинности, обязанности, а не права по отношению к верховной власти»), как бы высоко по служебной лестнице они ни поднялись, считают, что должны помогать таким же, как они, подчиненным. Всякий вправе рассчитывать на помощь с их стороны — это такое всеобщее классовое объединение всех подчиненных против системы.

 

Поскольку стержень управленческих отношений в России — вертикальная связь между начальником и автономной кластерной единицей, то при любых контактах между представителями власти и населением в людях просыпается стереотип кластерной взаимопомощи. Они совершенно бескорыстно помогают друг другу обмануть государство, охотно обмениваются опытом удачного несоблюдения закона, не выдают нарушителей и т. д. Не случайно именно в России привился обычай сигналами фар предупреждать встречных водителей о том, что на дороге дежурит автоинспекция. Люди сознательно препятствуют исполнению закона, снижают степень правовой защищенности общества в целом, да и просто увеличивается общий риск езды по дорогам. Но зато им приятно проявить стереотипы солидарности.

 

«Коллектив, как правило, наглухо закрыт для своего руководителя. Когда кто-то становится начальником, он принадлежит уже к другому, более высокому уровню, он уже не первый среди равных, а чужой. Он ушел, „ушел на повышение“ — так ведь и говорят. Он может быть хорошим, может с вами водку пить и чай, поздравлять с днем рождения, вы можете к нему заходить домой или открывать ногой дверь в кабинет… — он уже чужой, и вы сто раз подумаете, прежде чем рассказать ему реальную ситуацию».

 

Вот красивейший пример, который есть смысл накрепко выучить всем людям, которые занимаются автоматизацией. В Ленинграде до перестройки было объединение «Ленэлектронмаш». Дела шли плохо, и новым генеральным директором был назначен Павел Иванович Радченко, человек весьма решительный. Он начал наводить порядок в производстве, в центр документооборота поставил электронную машину и все заявки цехов и служб на выполнение работ друг для друга направил через ЭВМ. Если, скажем, инструментальный цех не выполнил заявку механообрабатывающего цеха на поставку инструмента, то компьютер сразу выдает сведения об этом нарушении — была заявка, а отчета о выполнении нет. Сразу ясно, кто виноват и кого надо наказывать.

 

Такая система позволила ввести четкую взаимную ответственность служб и подразделений, эффективно стимулировать хорошую работу и пресекать неисполнительность. Механообрабатывающий цех знал, что инструментальный его не подведет, а инструментальный цех мог быть уверен, что если он подал заявку снабженцам на заготовки, то заготовки будут точно к указанному сроку. Снабженцы знали, что если они подали заявку транспортному цеху, чтобы второго числа им был подан грузовик к утру, то они его получат. Каждый может четко выполнять свою работу, не опасаясь, что его подведут. Казалось бы, подразделения должны только приветствовать новый порядок.

 

Как бы не так! Подразделения стали искать возможность обойти эту жесткую систему, смягчить ее действие. Они начали подавать друг другу заявки втайне от начальства, посылая их по городской почте и опуская конверты в обычные почтовые ящики, чтобы информация не попала в эту злодейскую ЭВМ. Фактически была создана параллельная система обеспечения производства. Для чего? Для того чтобы не подвергать риску наказания того, кто не выполнит заявку смежника.

 

С сиюминутной точки зрения начальник цеха, посылающий заявку по городской почте, поступает неразумно. У данной заявки меньше шансов на своевременное выполнение, чем если бы она прошла через компьютер и ее неисполнение было бы наказуемо. Но каждый управленец понимал — сегодня я спасу начальника-смежника, не выполнившего мою заявку, а завтра, если я сам не выполню чью-то заявку, меня точно так же прикроют от наказания. Сработала солидарность начальников цехов и служб как солидарность подчиненных перед лицом генерального директора. Они объединились против своего руководства и в кратчайшие сроки «подпольно» организовали свою, альтернативную систему управления, систему более мягкую, позволяющую жить по-людски и относиться друг к другу по-человечески.

 

Известно, как в России не любят ябед и доносчиков, даже самые мягкие проявления этих качеств с детских лет воспринимаются как позорный порок. Хотя во многих христианских странах считается нормальным, если ребенок сообщает учителю или воспитателю о неправильном поведении других детей. Учителя в данном случае волнует только одно — правду ли сказал ребенок. Если правду, то он достоин поощрения — растет хороший гражданин страны, законопослушный и непримиримый к правонарушениям. Если врет, то растет будущий клеветник, надо перевоспитывать. В России же, независимо от того, правду сказал ябеда или нет, — доносительство жесточайшим образом наказывается и «сверху», и «снизу». Годы, проведенные во дворе, в детском саду и в школе, не проходят даром. К подростковому возрасту каждый русский накрепко усваивает, что какую бы пакость ни сотворил твой коллега или знакомый, никогда его не «закладывай» начальству, защищай его от государства, помогай ему избежать заслуженного наказания. Это норма жизни.

 

Побочным следствием такой солидарности является невозможность децентрализованного контроля. Подчиненные никогда не будут контролировать друг друга, наоборот, они будут помогать другу обмануть начальство. Поэтому централизованный контрольный аппарат придется сохранять, а затем потребуется специальный аппарат, который будет контролировать контролеров, аппарат контроля контролеров над контролерами и над ними еще более строгий контрольный аппарат. И так далее, вплоть до верховного контролиссимуса. Никуда от этого не деться. Заводы продолжают укреплять и расширять службы контроля качества, а торговые сети, не надеясь на внутренний контроль магазинов за работой продавцов, проводят тестовые закупки.

 

Например, по всему миру на обувных фабриках процедуры межоперационного контроля качества осуществляют рабочие, выполняющие последующие операции. Обувщик, пришивающий верх обуви к подошве, параллельно контролирует качество комплекта кроя верха обуви. Если он увидит, что его предшественник по технологической цепочке передал ему бракованную заготовку, он просто не станет пришивать к ней подошву (чтобы самому не нести ответственности за брак), а сообщит о некондиционной заготовке мастеру. Бракодел будет наказан. В российской обувной промышленности такой порядок, естественно, не прижился. Русский рабочий не станет жаловаться на своего товарища-бракодела, а постарается как-нибудь присобачить бракованную заготовку на подошву и спихнуть ее дальше по конвейеру. Вот и приходится между первым и вторым рабочим ставить контролера ОТК (отдела технического контроля), а над контролером ОТК — начальника ОТК, который следит, чтоб работники ОТК не сговорились с рабочими. А генеральный директор должен следить, чтобы начальник ОТК не снюхался с начальником цеха, и так далее.

 

Что можно тут сказать? Все это более чем верно. Причем совершенно непонятно, что со всем этим делать. В любом случае, управленец должен эти эффекты правильно понимать, и адекватно оценивать. Например, вам нужна система контроля качества. То есть вам нужны сигналы о том, что какое-то звено отработало плохо. Нужно с самого начала распрощаться с идеей, что сотрудники отдела будут генерировать сигналы о плохой работе других сотрудников отдела – этого не будет совершенно точно. Практика показывает, что даже начальство отдела сто раз подумает, прежде чем зарегистрировать в системе информацию о плохой работе сотрудника (если только начальник не находится в конфронтации с сотрудником). Какой-то поток информации о косяках может пойти, если разгорится война между отделами, но вопрос – насколько ценными будут такие сигналы и какими будут общекорпоративные последствия. Что самое смешное, далеко не всегда информацию о плохой работе сотрудников готовы предоставлять пострадавшие клиенты – факты таковы, что скандалистов довольно мало, а большинство клиентов скорее готовы простить бракодела (если они увидят в нем конкретного человека), нежели сдать его системе.

 

Кроме того, очень мало надежды, что сотрудники будут жаловаться своим начальникам на проблемы. Обычно есть некая внутриотдельная традиция, и новые сотрудники ищут недостающей компетенции не у начальства, а у старших товарищей. Почему так – отдельный вопрос. Например, потому, что сотрудник не хочет признаваться начальнику, что он чего-то не понимает (как минимум это ставит вопрос о его компетенции, иногда люди просто стесняются). Опытные товарищи же (без погон), как правило, находятся в некоей психологической оппозиции к руководителю отдела – и не спешат транслировать аварийный сигнал. Скорее они скажут новичку, что-нибудь типа «А хрен ли ты думал? Тут все время такая фигня и всем на это насрать, а особенно начальству. Жаловаться бесполезно, потому что всем похер. Начальство всегда в шоколаде, а мы всегда виноваты». И вообще, в традициях православия – страдание очищает. Даже если аварийный сигнал всплывет в каких-то кулуарных разговорах, и дойдет до людей с погонами, очень мало шансов, что он будет адекватно транслирован по управленческой иерархии. По все тем же причинам. Руководитель отдела не будет транслировать наверх жалобу на смежный отдел – во-первых, потому что это «не его работа», во-вторых, потому что это крайне невежливо, в-третьих, он не хочет показаться стукачом, а в-четвертых потому, что не хочет, чтобы кто-то подумал, что он кого-то подсиживает. А любая трансляция наверх будет психологически интерпретирована как подсиживание или стук – с вытекающими – совершенно неизвестно какого компромата можно накопать на тебя. Попытка решить проблему горизонтально, как правило, встречается руководителем отдела в штыки: «Какого хрена ты лезешь не в свое дело? У тебя что, своих проблем не осталось? Ты хочешь сказать, что я плохой руководитель, и мне не доверяют? Если у них проблемы, то пусть они ко мне подойдут и скажут прямо». Ну и так далее. А даже если сигнал и будет принят, то это не значит, что руководитель группы роняя тапки побежит исправлять косяк, ведь этим он уронит свое управленческое достоинство, показывает свою слабость и более низкий статус по отношению к другому руководителю.

 

 

Так конторы и сгнивают.

 

 

 

 

 

Уравниловка и отношение к богатству.

 

Стремление к уравниловке один из главных пороков управления в России.

Как правило, под уравнительными стереотипами поведения понимают недоброжелательное и даже враждебное отношение к попыткам отдельных лиц выделиться из своей среды за счет получения большего дохода. Как только дело касается материального неравенства, превышения кем-либо среднего уровня жизни, удачной карьеры, так в окружающих людях сразу же просыпается ненависть и жгучее желание опустить до своего уровня. С чем это связано? С тем, что уравнительный подход как составная часть менталитета необходим для функционирования нашей системы управления. Уравниловка — защитный механизм, выработанный населением для того, чтобы как можно дольше оттянуть момент прихода нестабильного состояния системы управления.

 

Стабильное, застойное состояние системы, при всем его убожестве, по крайней мере, обеспечивает относительно благополучное существование людей и рост численности населения. За долгие века русской истории народ выработал управленческие механизмы, удерживающие систему управления в стабильном состоянии как можно дольше, а главное, предотвращающие появление тех стереотипов поведения, которые облегчают системе управления переход в мобилизационный, нестабильный режим функционирования. Главным инструментом подавления зарождающихся конкурентных стереотипов является уравниловка. Как пехота для защиты от кавалерии должна выстроиться в каре и сомкнуть свои ряды, так и наше население для предотвращения прихода нестабильной эпохи должно сохранять уравнительные правила поведения, отвергая любые попытки навязать конкурентные правила игры. Как только кто-то нарушает общепринятые правила и выходит из общего строя, в каре возникает брешь, в которую может ворваться вражеская кавалерия, и пехота погибнет.

 

Та ненависть, которую русский человек испытывает к нуворишам, разбогатевшим кооператорам, кулакам — к тем, кто выделился из общего ряда,— это не зависть. Люди интуитивно понимают — любой человек, разбогатевший в деревне или много заработавший в бригаде, представляет угрозу для окружающих, с него начнется переход к нестабильной системе управления с неизбежным обнищанием коллег и соседей и прочими последствиями.

 

Люди защищают себя и своих детей от тех, кто богатеет. Русский крестьянин-общинник понимал: пока все работают мало и плохо, барин не имеет представления, сколько реально можно получить отдачи от имения. Но как только кто-то начинал работать много и богатеть, это элементарно могло привести к тому, что барин просто повысит барщину или оброк. Причем сразу всей общине. Точно также и рабочие ненавидят передовиков, тех, кто перевыполняет норму. Потому что из-за перевыполнения норм передовиками снижают расценки всем остальным. И когда рабочие в курилке прессуют передовика, они защищают себя и свои семьи. А заодно губят отечественную промышленность.

 

Находящейся в нестабильном состоянии системе управления нужны нарушители общественного спокойствия, карьеристы и мироеды, энтузиасты перемен, чтобы через них навязать обществу аварийно-мобилизационные стереотипы поведения. Для ускоренной индустриализации были необходимы Алексей Стаханов и десятки тысяч его последователей, которые, наплевав на солидарность и уравнительные традиции, начали перевыполнять нормы и делать работы столько, сколько они могут, и даже больше, чем у могут. Их пример позволил выжимать соки из всех остальных работников и увеличить объемы производства.

 

По тем же причинам Петр I в гнилой среде того времени отчаянно искал людей, которые нарушат существовавшие правила и воспримут новый образ жизни. Появление таких людей ужесточило конкуренцию, привело к хорошим военно-политическим результатам, но как дорого это обошлось стране! Вообще, главный дефицит, испытываемый переходящей в нестабильный режим системой управления, в эпохи революций и реформ,— нехватка людей, готовых к конкурентной борьбе, к новым правилам поведения. Это подтвердит любой предприниматель.

 

Уравнительность является механизмом, с помощью которого общество защищается от реформ и революций. За долгие столетия русской истории население выработало в себе иммунитет, необходимый для борьбы с теми, кто хочет лучше работать и лучше жить. Стремление к достижению своими силами уровня потребления, богатства, не соответствующего социальному статусу, „не по чину“, греховно и встречает осуждение». Пока все одинаково бедны, они неуязвимы. Никого из них нельзя вытащить из рядов и втянуть в конкурентную гонку, использовав его как рычаг для того, чтобы со всех остальных содрать побольше.

 

Управленец или разделяет этот стереотип, или вынужден как минимум его учитывать. Очень часто практические попытки внедрить на предприятии какие либо премиальные механизмы разбиваются о понимание: если одни получат возможность зарабатывать больше, чем другие, то это ставит под угрозу психологический климат в коллективе. Соответственно, совокупный негативный эффект может перевесить выгоды от повышения индивидуальной производительности.

 

В этом смысле довольно перспективно воздействие на общинные стереотипы. По крайней мере, в русской истории круговая порука применялась в самых разных ситуациях и в различные эпохи. Когда вышестоящей организации требовалось возложить на подчиненных какие-либо обязанности, выяснялось, что во всех отношениях удобнее транслировать ответственность на уровень низовой кластерной единицы: общины, бригады, взвода. Идея коллективного премирования и коллективного штрафования встречает определенное понимание у людей.

 

Кроме того, если уж мы заговорили о материальном стимулировании, то нужно признать вот что. Отношение русских к деньгам и богатству весьма своеобразно. Сама возможность обогащения как бы не предусмотрена традиционным русским воспитанием и образом жизни; не рассчитан русский человек на богатство. Если же он разбогатеет, то чувствует некоторую растерянность и не знает, что теперь делать. То ли нужно деньги промотать, то ли потратить на какие-нибудь благие дела, потому что деньги это не то, что ты заработал, а нечто такое, что даровано тебе свыше для реализации миссии. В отличие от Европы, где существует вековой культ накопления добра, передачи материальных ценностей по наследству, в России такого явления на протяжении веков не было. Уравнительный образ жизни с одной стороны, бедствия и пожары с другой, репрессии, переворачивающие имущественную систему с третьей, и жизненные наблюдения, которые приводят к мысли, что большие деньги могут возникнуть исключительно в результате слепой игры фортуны в лучшем случае или (что более реально) в результате какой-то колоссальной подлости. Однако все знают, что большие деньги это «не навсегда» и ближайший же зигзаг истории все золото с зарвавшейся сволочи посбивает. Соответственно, с адекватным отношением к материальной стороне дела в России напряженка. Что сказывается на современном управлении, так как все капиталистическое стимулирование базируется на идее материального вознаграждения.

 

Управленческий вывод. Ну, то есть, не то, чтобы вывод, а особенность, которую нужно понимать. Прямое материальное стимулирование на практике работает далеко не всегда, и далеко не таким образом как предсказывает теория. В зависимости от личностных настроек человека и климата в коллективе, вы можете получить ситуацию, в которой материальное стимулирование работает правильно, а можете получить ситуацию в которой материальное стимулирование вызовет массу вопросов, на которые невозможно дать адекватный ответ. Человек может не отреагировать на идею, что он может зарабатывать больше, отреагировать неправильно (если не согласен с предложенной реализацией мат. стимулирования, но не в состоянии это объяснить). А может получиться так, что поначалу все будет хорошо, а потом у человек съедет с катушек (например, у него заниженная планка ожиданий) – или он вдруг решит, что деньги в жизни не главное, и нужно срочно искать смысл жизни.

 

Другая психологическая проблема, с которой нужно считаться, это бесконечная тяга прибедняться. Исторически все сложилось так, что материальный успех (да и вообще успех) – это скорее проблема, чем возможность. Как было сказано в былине «Не хвались богатством, не хвались знатностью, а хвались лишь отцом с матерью». Логично – заслуги отца и матери это то, что уже невозможно отнять – все остальное зыбко. Более того, печальный опыт народа таков: стоит разговориться о своих успехах, особенно материальных, как тут же кто-нибудь тебя пригасит. Вот и прибедняется народ. Жалуется непрерывно на свои проблемы, на беды, на лютость начальства. Даже когда к этому нет особых предпосылок. Это стереотип, способствующий выживанию, но не способствующий успеху. Так как для того, чтобы получить успех нужна соответствующая психологическая настройка, чтобы успеха достиг коллектив, люди должны не устраивать ритуальное нытье, а нацелиться на достижения.

 

 

 

Компромисс между системой и людьми

 

Итак. Можно сказать, что русская модель управления является долгосрочным компромиссом между желаниями и возможностями и достигнут этот компромисс ради долгосрочных целей выживания и преуспевания российской цивилизации.

 

В чем суть компромисса застойной фазы понятно: общество зализывает раны, и восполняет потери, понесенные в аварийной фазе, при этом главным инструментом компромисса является, по сути коррумпированный и забюрократизированный чиновничий класс, который служит демпфером между амбициями государства и обществом. Однако при этом государственная система сохраняет общий контроль над ситуацией и при необходимости может опять поднять страну на дыбы.

 

Однако что же поднимает страну на дыбы? Тут много говорилось о репрессиях как методе. Но важно понимать, что репрессии сами по себе не являются мотором общественного движения, они являются только его нервом. Потому что мы видим в истории массу примеров, когда кнут выпал из рук ослабевшего государства, и был поднят самим же народом. Что заставило мобилизоваться нижненовгородцев на борьбу с поляками? Что подняло дубину народной войны в 1812? Что привело в действие социальное движение начала двадцатого века? Что заставляло людей рвать жилы и двигать ту же эвакуацию? Ведь не страх!

 

Суть дела в том, что в нерве русской цивилизации изначально заложена суперамбициозность, которая впитана правителями и в целом разделяется народом. Русская модель управления в своей аварийной фазе невозможна без идеологической накачки. Но свойство идеологии таково, что она не может быть фальшивой. Фальшивая идеология – это мертвый ритуал, она не работает. Московские цари изначально ставили перед собой непомерные цели и суперамбициозные задачи. В условиях, в которых другие правители бы легли под более сильную руку, Москва сразу предъявила мировые претензии. И далее Российские правители никогда не успокаивались на том, что у них есть, они всегда шли исключительно к вселенской цели. И народ эти претензии поддержал (просто иногда очень хотел отдохнуть).

 

Почему так, отдельный и дискуссионный вопрос. Но факт есть факт: ощущение второсортности нашей страны абсолютно неприемлемо для большинства сознательных людей, которые и являются двигателем общества. Успехи же цивилизаций соседей являются не столько пищей для размышлений на тему того, что нужно жить как-то иначе, сколько поводом для того, чтобы взвинтить общественное сознание для взятия очередного барьера.

 

И очень важно понимать: русская модель управления не подразумевает возможности взвинтить общество по произволу начальства. Общественный договор устроен так, что если все хорошо, то начальство должно попуститься и давать жить. Пожарные меры начальство имеет моральное право включать только тогда, когда системе угрожает смертельная опасность. Только тогда эти меры будут с матами и плачем, но поддержаны и иерархией и кластерами.

 

 

Процедура списания просроченной кредиторской задолженности с баланса малого предприятия.

 

Перспективы

 

Каковы же перспективы русской модели управления? Суждено ли ей или отмереть как устаревшей (и как отмереть — вместе со страной или без нее?), или сохраниться неизменной, или преобразоваться во что-то новое и более современное?

 

Представить себе ситуацию, в которой русский народ вдруг откажется от своей системы управления, которая и сделала его этим самым народом, невозможно. Ведь национальный менталитет, являющийся неотъемлемым элементом системы управления, останется тем же самым. Отказаться от своего менталитета не сможет, даже если очень захочет, ни индивидуум, ни народ. Россия не единственная страна, пытавшаяся (да и сейчас пытающаяся) сознательно заменить свою систему управления на более подходящую. Пока что никому в мире это не удавалось. Напротив, на протяжении всей второй половины XX века можно проследить, как самые разные страны, в конце концов находили способ успешно использовать свои национальные управленческие системы для развития рыночной экономики и соответствующих ей социальных и политических институтов.

 

Вариант — сохранение русской модели управления в неизменном виде — крайне маловероятен и внутренне противоречив. «Система управления остается наименее эффективной и наименее модернизированной частью общественного организма». Наша система управления в ее нынешнем состоянии неадекватна тем историческим вызовам, с которыми на рубеже тысячелетий столкнулась Россия. И вот почему. Во-первых, русская модель управления подразумевает неисчерпаемость человеческого ресурса. В настоящее время это абсолютно не так. Разрушено русское село, которое и порождало во все предыдущие эпохи волны людей, которые можно было бросить на любую проблему. Даже на корпоративном уровне мы видим кадровую катастрофу: крайне низкое количество людей готовых трудиться хоть с каким-то уровнем отдачи. Во-вторых, все то же разрушения села и аграрного уклада, привело к прекращению воспроизводства людей с соответствующей выносливостью и готовностью выдать в час X колоссальное количество энергии. Более того – современный хозяйственный уклад абсолютно не располагает к навалу. Наоборот, ценится готовность к регулярным, кропотливым, методичным действиям (корень успеха рисосеющих народов). В-третьих, современная ситуация такова, что у людей крайне высокая психологическая готовность к эмиграции. В отличие от «старых добрых времен», когда людям по большому счету действительно было некуда деваться, в современных условиях больно просто поменять паспорт.

 

Иными словами, если сейчас мы не нащупаем в русской модели управления внутренних резервов для ее эволюционного развития – нас ждет катастрофа. Управленческая система должна измениться в той мере и в том направлении, насколько это необходимо для достижения значимых (по мировым меркам) результатов при условии сохранения в качестве главных управленческих инструментов мобилизации и перераспределения ресурсов, чередования стабильного и нестабильного режимов функционирования, кластеров и параллельных структур, уравнительных тенденций внутри кластеров и конкуренции между кластерными единицами. Так что же изменится? Автор считает, что исчезнет ключевая роль государства (напомню, книга писалась в начале 2000-ых), и что ведущие функции управления мог бы принять на себя следующий управленческий уровень – уровень предприятий. И это станет возможным лишь тогда, когда менталитет адаптируется к существующим условиям, и когда на предприятиях возникнет соответствующая идеологическая среда (завышенный уровень амбиций у костяка фирм). Только в том случае если государство откажется от традиционной роли верховного перераспределителя, а займет, все таки, равноудаленную позицию и будет обеспечивать функционирование правого поля. И только в том случае, если предпринимательское сообщество сформирует общую мораль и осознает миссию.

 

Потом правда автор много и подробно останавливается на том, как тернист этот путь, и какие там есть сложности. Сейчас (из 2013 года) в общем-то понятно, что ситуация стала развиваться по магистральному пути, так что в отличии от остальных – последняя глава книги не слишком актуальна.

 

 

 

 

На этом книга заканчивается. Но.

Во-первых, я бы хотел дать еще некое суммари – что же такое русская модель управления?

Во-вторых, есть еще некоторое количество кусков, без которых конспект возможен, но которые настолько красивы, что хочется их привести целиком.

В-третьих, у меня есть самопальная теория, откуда взялась российская суперамбициозность и надрывность. Я наберусь наглости и приведу ее тут.

 

 

Суммируем. Что такое русская модель управления?

 

Это модель управления, состоящая из следующих элементов

 

- Двухслойная структура общества: уровень кластера и уровень иерархической надстройки.

- Кластер живет неким своим не очень формальным способом.

- Иерархическая надстройка очень пирамидальна и отрабатывает управленческие импульсы сверху вниз (снизу вверх идеи идут исключительно неформальными способами).

- Иерархическая надстройка может общаться с кластером, исключительно задавая ему цель с предельно понятными параметрами. Более тонкое управление невозможно.

- При этом подразумевается, что у надстройки есть рычаги силового воздействия на кластер, и что этими рычагами вертикаль при необходимости пользуется.

- И кластер, и иерархия при всем неприятии и непонимании друг друга, тем не менее, ощущают некое единство перед внешним миром и объединены пониманием единства судьбы.

- В нормальной ситуации (пассивный режим) иерархия особо не докучает кластеру, а кластер старается сделать все, чтобы иерархия поменьше о нем вспоминала. В этом режиме невозможны никакие реальные изменения, потому что все участники системы заняты решением собственных проблем, довольно успешно торпедируют хотелки идущие сверху, изображая формальную покорность.

- В ситуации, когда системе угрожает смертельная опасность, и до участников системы это доходит, включается аварийный режим. В этом режиме с управленческой иерархии слетает сонная одурь, летят головы, менеджмент иерархии прессуется, что самим менеджментом воспринимается как должное, так как есть общее понимание опасности. Идет ротация кадров.

- Ключевым инструментом, с помощью которого иерархия пытается решить проблемы является метод мобилизации и перераспределения ресурсов. Ресурсы волевым образом перебрасываются на направления, осознанные как ключевые. И ресурсы кидаются до тех пор, пока проблема не будет ими задавлена.

- В аварийной фазе система обладает повышенной готовностью воспринимать внешние идеи и практики. Кластеры с готовностью включаются в общий процесс и участвуют в решении общей задачи, выдавая ресурсы в режиме турбонаддува.

- По мере решения задач система успокаивается и вновь переходит в пассивное состояние. Бороться с этим невозможно.

 

Интересные нюансы:

- Русская модель управления не подразумевает формальные законы как работоспособную методику.

- Система не подразумевает возможность передачи сигналов снизу вверх. Формальным образом поданные сигналы снизу вверх воспринимаются как попытка бунта, с соответствующими выводами.

- Важным элементом взбадривания управленческой иерархии является использование параллельных управленческих структур с высокими полномочиями и низкой ответственностью.

- Систему невозможно перевести в аварийный режим волевым усилием.

- Русская модель управления является эффективной только в условиях смертельной опасности (к счастью за этим обычно дело не стоит).

- Система с отвращением относится к идее конкуренции. Подразумевается, что есть общая задача – выжить и выжить всем вместе, а конкуренция подрывает эту идею. При этом система с пониманием относится к идее коллективной ответственности.

- Одни и те же люди могут демонстрировать разные стереотипы поведения в зависимости от того, как ими воспринимается положение дел – как стабильное или как аварийное.

- Система не работает без мощной идеологической базы. В основе этой базы лежат следующие элементы: сознание общности судьбы, сознание исключительности и мессионности, готовность воспринять идеологическую накачку в «ли*** годину», готовность при необходимости идти на любые жертвы.

- В пассивном состоянии система быстро скатывается в чванство, рас***яйство, пофигизм, наплевательское отношение к ресурсам и возможностям.

- Система не любит усовершенствований. Новые идеи и практики воспринимаются главным образом в аварийной фазе и по причинам невозможности эксплуатации практик предшествующих.

[vIv]

Как считающий себя русским я категорически против данного названия статьи. Навешивание на нас, - русских, - ярлыков типа "дебил", "рас***яй", "генетический урод", "от рождения бесполезное говно" и подобных оскорбляет мою национальную самоидентификацию, стимулирует меня либо отказаться от самоидентификации в качестве русского, либо тщательно скрывать свою национальную принадлежность (тут мне повезло, - мой акцент обычно определяют как польский, считают поляком). Прохорова надо посадить пожизненно за розжигание, - по 282-й. И всех его цитатеров - до-кучи тоже.

[Тимур]

Обещанные истории

 

 

Ярославские шины

 

«Я был свидетелем и участником неудавшейся попытки перевести систему управления в нестабильный режим. Некоторое время назад к руководству Ярославским шинным заводом пришла новая команда управленцев, в частности, я был назначен на должность директора по персоналу и социальным вопросам. До того система на заводе находилась в стабильном, застойном состоянии, управляемость была потеряна. Рыночная доля снижалась, накопилась пятимесячная задолженность по зарплате, процветало воровство; почти никто на заводе не работал в полную силу.

Новые руководители-«варяги» за короткий срок смогли ввести серьезные элементы мобилизационного, аварийного стиля работы. На заводе начались массовые увольнения управленцев, ужесточились наказания, одна треть структурных подразделений была ликвидирована. Система по многим параметрам становилась нестабильной. Персонал отчаянно искал возможность снова перейти к спокойному, стабильному режиму работы, изобретая самые разные способы «приручения» системы, вследствие чего темпы перемен вскоре стали замедляться.

Поскольку отдел труда и заработной платы (ОТиЗ) был в моем ведении, я старался всеми силами ужесточить нормирование, чтобы цеховые нормировщики (сотрудники ОТиЗ) постоянно повышали нормы выработки и срезали расценки. Каждый месяц за единицу работы рабочие получали все меньше и меньше, и сделано это было не только для экономии на заработной плате (доля зарплаты в структуре себестоимости шинного производства невелика). Снижение расценок вынуждало рабочих и их низовых руководителей повышать производительность, чтобы сохранить прежний размер зарплаты.

Острая конкуренция на шинном рынке потребовала срочного снижения себестоимости (в первую очередь за счет увеличения объема производства, так как при росте объемов падает сумма условно-постоянных расходов в расчете на одну шину). Пришлось пойти на традиционные для русского управления меры в их крайней, «лагерной» форме. В некоторых сталинских лагерях был так называемый «барак без последнего»: когда надо было заставить заключенных быстро выйти из барака, объявлялось, что покинувший барак последним будет застрелен. В таких случаях заключенные, естественно, бросались к выходу, любой ценой стараясь не опоздать; все правила взаимовыручки сразу же прекращали действовать.

В ОТиЗ был применен аналогичный метод. В каждом из основных цехов было выделено свое бюро труда и заработной платы (БТЗ), где работали нормировщики. Было объявлено, что ежеквартально то бюро, которое за данный конкретный квартал снизит расценки меньше, чем БТЗ других цехов, подвергается наказанию. В этом «отстающем» бюро просто сокращают одну ставку и увольняют одного нормировщика. Тот же самый «барак без последнего», или, как обзывали эту систему, «умри ты сегодня, а я завтра». Внутри каждого бюро нормировщики были повязаны круговой порукой и потому вынуждены сотрудничать в деле повышения норм. А между бюро разворачивалась конкуренция за право не быть уволенным.

Система со скрипом начала работать. Нормировщики со слезами на глазах повышали рабочим нормы выработки и снижали расценки, а ненавидимый и проклинаемый директор по персоналу затравленно огрызался из своего кабинета. За год производительность труда на заводе выросла почти вдвое (на 97,5 %), а производство шин (в штуках) в расчете на одного рабочего — на 28,1 %.

Но раскрыть и использовать удавалось лишь часть скрытых резервов. Сотрудники ОТиЗ сразу же начали лихорадочно искать способы не допустить разрушительной для себя внутренней конкуренции коллектива, сохранить внутреннюю стабильность и спокойный ритм работы. Начали составлять очередь, кого увольнять первым, а кого — вторым, исходя не из результатов работы, а из того, у кого пенсия выработана, у кого муж хорошо получает, кто может относительно легко устроиться в другом месте. И раз в квартал отдел старался «сдавать» мне для увольнения по одному человеку, но не того, кто хуже работает, а того, кто понесет меньший ущерб от увольнения, — наш русский принцип решения сложных социальных и производственных проблем. В общем, ОТиЗ как низовая кластерная ячейка оказывал достойное сопротивление жестокой аварийно-мобилизационной системе управления.

Подобную круговую оборону можно было прорвать лишь изнутри отдела, с помощью ударников-энтузиастов. Такой потенциальный «стахановец» в отделе был — начальник БТЗ 2-го цеха Татьяна Юрьевна Баутина. Она обладала необходимой энергией, большим опытом, высокой квалификацией и отчаянным характером. Она почувствовала, что сейчас может проявить свои лучшие профессиональные качества, реализовать свой потенциал, отбросив опостылевшие уравнительные стереотипы поведения. Татьяна Юрьевна решилась принять предложенные начальством новые правила игры и за один месяц разработала и внедрила новую методику расчета трудоемкости приготовления резиновых смесей, за счет чего сократила 56 ставок. Это был трудовой подвиг, который надо было достойно вознаградить.

Директор по персоналу в моем лице должен был, по существующим правилам, на заседании дирекции выбить ей какое-то серьезное поощрение. Я настаивал на том, чтоб ей была выдана крупная разовая премия — десять месячных окладов. Это должно было быть знаком для всех остальных. Если бы премия была выделена, то событие стало бы переломным. Большинство сотрудников поняли бы, что уже невыгодно и бессмысленно цепляться за старые стереотипы неконкурентного взаимодействия, что безопаснее и выгоднее соблюдать правила «конкуренции администраторов», свойственные нестабильному состоянию системы управления.

Это был решающий момент. Директору по персоналу не хватило административных ресурсов для того, чтоб протащить необходимое решение. Большинство членов дирекции к тому времени уже не были столь рьяными сторонниками аварийно-мобилизационного режима и не поддержали решение о премировании. Сотрудник пошел против существовавших стереотипов, раскрыл резервы, показал, как можно работать, сократил 56 ставок и… не был вознагражден. Фактически он оказался в дураках.

Все в отделе (и не только в отделе) сразу поняли, что произошло. И больше никто и никогда в ОТиЗ не высовывался и не пытался участвовать в мобилизационных и подобных им мероприятиях. Сама Баутина, поняв свою ошибку, — доверилась реформаторам, — уже со следующего квартала стала скрывать цеховые резервы снижения трудоемкости, стараясь накопить в цехе «кадровый жирок», то есть начала работать в застойном режиме. Так не удалась попытка перейти в мобилизационный режим на одном отдельно взятом участке производства; атака на стабильную систему управления захлебнулась».

 

 

 

 

 

Стахановцы и монастырская реформа

 

Примером может служить развертывание параллельными структурами (в лице парткомов и комитетов комсомола) стахановского движения в годы первых пятилеток.

Инициатором рекорда А. Стаханова может считаться секретарь парткома шахты Центральная Ирмино в Кадиевке К. Г. Петров. От редакции газеты он получил указание организовать нечто замечательное к Международному дню молодежи.

Партком шахты решил, что это должен быть рекорд в выработке, однако заведующий шахтой Заплавский «решительно отказал», считая рекорд нереальным: мол, он только от работы отвлечет, а влияния на общие показатели не окажет. Партийная группа, однако, не отступила и продолжала заниматься этим втайне. Выбор пал на Стаханова. За два дня до рекорда он был посвяшен в замысел. Стаханов, уточнив сумму вознаграждения, согласился. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1935 г. рекорд состоялся. Шахтеры, не имевшие отношения к рекорду, в шахту не допускались.

Все было подготовлено заранее: проверено атмосферное давление, приведен в порядок транспорт. Стаханову дали двух помощников, чтоб он не отвлекался на подсобную работу. В итоге на собрании объявили о 14-кратном перевыполнении нормы Стахановым. В решении, принятом тотчас же, был отмечен мировой рекорд, который расценивался как «верный путь претворения в жизнь указаний партии». Стаханова осыпали деньгами, подарками, он получил новую квартиру.

 

Итак, для достижения своей цели партком должен был иметь право действовать вопреки мнению официального руководства шахты, то есть нарушать должностные обязанности, действовать незаконно, но «по-революционному целесообразно». И в целом по стране параллельные административные структуры смогли преодолеть сопротивление директоров и линейных руководителей. Высшее государственное руководство во всеуслышание заявило, что в противостоянии администрации предприятий и параллельных структур (парткомов, завкомов и комитетов комсомола) оно однозначно поддерживает последних.

Выступая на Всесоюзном съезде стахановцев, Сталин рекомендовал «дать, в крайнем случае, инженерам и хозяйственникам, этим уважаемым людям, слегка в зубы, если они не проявят готовности поучиться у стахановцев».

 

В русской истории уже имел место подобный «великий почин», инициированный «сверху» и подхваченный на местах. Речь идет о монастырской реформе второй половины XIV века. К тому времени уклад монастырской жизни препятствовал как централизации церковной власти в руках митрополита Алексея, тогдашнего главы русской церкви и фактического руководителя правительства великого князя московского, так и задачам «собирания» земель Москвой.

 

Русские монастыри того времени были так называемыми келиотскими, где монахи жили «отдельно, по кельям, имели содержание в зависимости от своего достатка. Удалившийся от дел князь, боярин или богатый горожанин мог устроиться в монастыре с привычными удобствами, окружить себя многочисленной прислугой. Основателями и содержателями (ктиторами) таких монастырей, как правило, выступали представители феодальных верхов. «…Прикрываясь покровительством влиятельного лица — ктитора, монастыри такого типа часто были весьма самостоятельны» по отношению к вышестоящему церковному начальству и государству.

И Московскому государству, и церкви была нужна монастырская реформа. Она была призвана, во-первых, ликвидировать влияние местных князей и бояр на монастыри, во-вторых, мобилизовать людские и материальные ресурсы монастырей и использовать их не на рост монастырского потребления, а на строительство новых обителей в неосвоенных местах, то есть на расширение территорий, подконтрольных Москве и митрополии. Иными словами, стояла традиционная для русской системы управления задача мобилизации и перераспределения ресурсов.

 

Указанным целям соответствовали монастыри другого типа, так называемые киновиальные, или общежитийные. «Киновия в идеале представляла собой монашескую общину, построенную на началах равенства и корпоративности. Иноки практически не имели личной собственности, питались за общим столом, жили в одинаковых помещениях». Киновиальные монастыри, «как правило, не зависели от местных князей и были подвластны лишь епископу или самому митрополиту. В связи с этим они могли служить активными проводниками московского влияния в различных районах Руси», так как развитие монастырей «не считалось с наличием внутри страны политических перегородок».

 

Заслуживает внимания технология, с помощью которой в ходе монастырской реформы келиотские монастыри были преобразованы в киновиальные. Осенью 1355 года Троицкий монастырь, расположенный в Радонежском уделе Московского княжества и известный строгостью своих нравов, получил послание от патриарха Филофея из Константинополя. Патриарх одобрил подвижническую жизнь настоятеля обители Сергия (будущего святого Сергия Радонежского), в знак своего особого расположения прислал ему золотой нагрудный крест-мощевик и рекомендовал ему изменить уклад жизни монастыря с келиотского на киновиальный. Митрополит Алексей присоединился к мнению патриарха, и монастырь стал «общежитийным».

«Совершенно очевидно, что патриаршья грамота и крест были присланы Сергию по инициативе Алексея, только что вернувшегося на Русь из Константинополя. Митрополит желал освятить задуманную реформу авторитетом патриарха…». Под неусыпным контролем митрополита вслед за Троицким изменили свои уставы и другие обители, расположенные на землях собственно Московского княжества или на территориях, зависимых от Москвы. Дольше всего сопротивлялись монастырской реформе в независимых от Москвы новгородских, тверских, рязанских и смоленских землях.

Троицкий монастырь остался «маяком» монастырской реформы и «кузницей церковных кадров». Из его стен вышло более двадцати организаторов новых монастырей, а настоятель Троицкой обители стал культовой фигурой русской истории. Нетрудно заметить, что монастырская реформа и стахановское движение были организованы с помощью одних и тех же методов.

 

 

 

 

 

Деградация управленческой системы СССР

 

 

Рассмотрим механизмы деградации системы управления на ее нестабильной, мобилизационной фазе. С помощью каких организационных и психологических механизмов население страны, работники ее предприятий, учреждений и организаций «приручают» жестокую и результативную машину нестабильного управления, приспосабливают его к своим целям и интересам? Как это делается? Удобнее всего взять пример, близкий к нынешним временам. Как сложился всепрощенческий застойный механизм управления, «брежневское» управление в режиме хронического согласования, когда плохая работа не наказывалась, хорошая не поощрялась, когда при сколь угодно скверной работе можно было не бояться ни за зарплату, ни за карьеру?

 

Первоначально система плановой экономики, установленная с конца 20-х — начала 30-х годов, в период индустриализации, отличалась безжалостностью и действенностью. Ставились предельно жесткие задания; те, кто их не выполнял, репрессировались. Естественный отбор лучших управленцев шел очень быстрыми темпами, поэтому, невзирая на перерасход ресурсов и колоссальные ошибки хозяйствования, результаты были впечатляющими. Потери тоже.

 

Тех, кто работал в рамках этой системы, такой постоянный риск не устраивал. «Вскоре после триумфа 1945 года выяснилось, что новое номенклатурное чиновничество не желало вечно жить в сталинском напряжении». И люди, и целые организации начали отчаянно искать способы самозащиты. Поскольку система управления была пирамидально иерархической, работала «сверху вниз», то разработать «технику административной безопасности» легче было тем, кто находился «наверху» и сам принимал решения. Поэтому механизмы защиты сначала развивались на самых верхних этажах управленческой структуры.

 

Началось с наркомов. Они устали от непрерывных репрессий и стали изобретать способы уклонения от ответственности, чтобы спастись от расстрела за те или иные упущения. Управляющие высшего ранга начали находить механизмы согласования документов и принимаемых решений с тем, чтоб избежать единоличной ответственности и затянуть решение, пока не прояснится, как на самом деле быть. Ко второй половине 40-х годов они в этом преуспели, и размах репрессий значительно снизился.

 

«Существовали только умелые отписки. Отправление бумаг в адрес какого-нибудь министра формально снимало ответственность с одного и не накладывало на другого, и все затихало „до лучших времен“».

 

Все понимали, что происходит что-то ненормальное в государстве. Образовался какой-то „центростоп“, по выражению самого Сталина, но изменить это положение никто не брался и не мог.

Руководители министерств стали приспособляться к этой бессистемной „системе“», — вспоминает свидетель начала деградации системы управления адмирал Н. Г. Кузнецов.

 

А дальше эту «технологию безответственности», своеобразную технику административной безопасности, осваивали нижестоящие уровни управления. Деградация системы постепенно спускалась с верхнего этажа управленческой ступеньки на нижний. По моим приблизительным подсчетам, каждое десятилетие она завоевывала одну нижнюю ступеньку, один уровень управленческой пирамиды.

 

В пятидесятые годы еще снимали с работы, а разгромная статья в газете была приговором карьере. Но наказания стали мягче и безадреснее, плохая работа поощрялась чаще, система уже не была такой чудовищно жестокой, в ней можно было жить и работать. На верхних уровнях появились и широко распространились бездари. Тогда же начал широко применяться выговор — специфично pyccкoe «наказание без наказания», этакий ритуальный компромисс стабильного и нестабильного режимов системы управления, когда правила нестабильного режима требовали наказать сотрудника, а правила наступающего стабильного режима предписывали не наказывать.

 

«…В 60–70-е годы практика управления шла по пути „замыкания“ хозяйственных решений на значительном числе ведомств. В результате возможности одного из них самостоятельно сделать хотя бы шаг, относящийся к его компетенции, оказались ограниченными. Деятельность министерств и ведомств протекает в рамках бесконечных взаимных согласований, что ведет к их неповоротливости, во многих случаях препятствует действительному обновлению хозяйственного механизма».

 

Начавшаяся потеря управляемости к началу 80-х достигла уже карикатурных форм. Обновление руководящих кадров почти прекратилось. Среди членов ЦК КПСС, избранных на XXV съезде, 195 человек, или 64%, находились в составе этого высшего органа два, три и более созывов (то есть более десяти-пятнадцати лет). Фактически на работе можно было вообще ни черта не делать, и никакой управы на халтурщиков, дармоедов и бездарей не было и быть не могло.

 

К началу перестройки этот спускавшийся «сверху» режим «хронического согласования» достиг уровня предприятия, захватил все учреждения. В те годы часть директоров заводов по-прежнему работала так, как было заведено при Сталине, — по двенадцать часов в сутки, с нервотрепками, с нагоняями, с руганью, с вырыванием плана в последние дни месяца. А часть уже «поняла службу», освоила правила «бесконфликтного» управления и жила себе спокойно, проводя значительную часть рабочего времени на согласованиях в Москве, разъезжая по командировкам в братские социалистические страны. Эти директора спокойно существовали, заседая в загородных профилакториях и саунах, распространяя вокруг своеобразную ауру ленивого барского ритма жизни. На вышестоящих по отношению к предприятию этажах управления — в промышленных объединениях, главках, министерствах — настоящей работы уже не было, только бесконечные согласования.

 

Внутризаводские подразделения еще работали в аварийном, нестабильном режиме. Ежедневные планерки, накачки, матерные оскорбления начальников цехов. Начальники цехов все транслируют мастерам, мастера — рабочим. Ругань, нервы, корвалол, выговор, опять корвалол, больница, снова выговор, корвалол, смерть. Новый начальник цеха начинает с планерки, и так далее. В низовых подразделениях колесо планового управления еще крутилось по инерции, но было ясно, что еще десятилетие — и заводы тоже будут захвачены застойным управлением. Постепенно они тоже перестали бы работать, управление вообще все закостенело, перестало бы работать в принципе.

 

В предперестроечный период основной движущей силой народного хозяйства были уже не предприятия, а цехи (предприятия-то как раз чаще были неуправляемы). За десять-двенадцать лет до того, при Хрущеве и в первые брежневские годы, передовыми были целые заводы, гремели «трудовые почины» предприятий. А в сталинскую эпоху существовали целые передовые отрасли, в которых совершали свои управленческие подвиги Устинов, Шахурин, Тевосян, Севастьянов, Ванников, Седов и прочие наркомы. Все это давно ушло в прошлое. В конце брежневской эпохи народное хозяйство уже было неуправляемым на уровне отраслей, малоуправляемым на уровне предприятий и вполне управляемым на уровне цехов. Основной рабочей лошадкой был уже не нарком или министр, не начальник главка и даже не директор предприятия — от них уже мало что зависело. Рабочая лошадка той эпохи — начальник цеха. Продлись застойный период еще десять лет, и главной движущей силой системы управления стал бы мастер или бригадир.

 

Впечатляющая эволюция системы: от Дзержинского — к Щелокову, от Бухарина — к Суслову. Таков закономерный результат деградации системы управления, когда за какие-то четыре поколения лучшие из руководителей сменились худшими. Объяснить это субъективными факторами невозможно. «Объективные социально-экономические условия формирования и развития советского менеджмента можно охарактеризовать как приятные для неумелого (непрофессионального, небрежного или корыстного)».

[Тимур]

Обещанный самопальный кусок

 

О греках

 

К вопросу о том, откуда в нерве русской цивилизации взялась эта суперамбициозность. В книге на эту тему есть версия автора – довольно интересная. Он все выводит из лествичной системы наследования, благодаря которым любой княжич потенциально имел права на все владения, оттого взялась претензия маленькой Москвы на древний Владимир, а оттуда через свадьбу с Софьей Палеолог на титул третьего Рима. Это где-то все правильно, но я не удержусь и расскажу свою версию (дополню версию автора еще одним сюжетом).

 

До Ивана III – менталитет московского княжества развивался в целом равномерно. Ну то есть идея собирание русских земель и противостояние Орде – это было, но это по историческим меркам это нормальная идея. Мессианского зерна в этом нет. Однако после того, как противостояние с Ордой при Иване III более-менее разрешилось и понятно, в чью пользу, в среде Московских элит начался некий кризис идей: что дальше? Примерно в этот момент и произошли драматические события, радикальным образом поменявшие всю дальнейшую историю.

 

Как известно, в 1453 году произошло падение Константинополя. Последняя византийская царевна – Софья Палеолог бежала в Рим под защиту Римского Папы и на его милость. Ей пришлось принять католицизм. У нее даже и денег не было. Ее пару раз попытались сосватать к каким-то князьям, но без всякого успеха. Для тысячелетней византийской империи это было, прямо скажем, дно. В этот момент каким-то слишком умным кардиналам пришел в голову блистательный план – сплавить Софью в жены Московскому Ивану, и под этим соусом вовлечь Москву в унию. План сработал, но с одним нюансом – папских агентов из свиты Софьи по факту прибытия в Москву немедленно выслали.

 

Где-то примерно в этот момент за Софьей в Московское княжество потянулись греческие монахи – православные фанатики. Падение Константинополя вызвало повальное бегство греческих спецов – но все нормальные люди бежали, разумеется, в теплую Италию и другие европейские страны. С этим в очень немаловажной степени связан рост уровня материальной культуры в Европе того времени – ведь Византия даже в печальном положении оставалась очень культурной страной, с передовыми на тот момент технологиями. Ну так вот – разумные люди бежали в Италию.

 

Однако были еще и православные фанатики, которых переход в католицизм не устраивал ни при каких условиях. И многие из них приехали в Московию – а куда им было еще ехать? На тот момент независимых православных стран было всего три – Москва, Грузия и Молдавия. Причем в Грузии и Молдавии было совершенно понятно, к чему дело шло – турки ломили.

 

Приезд большого количества греческих специалистов дал Москве мощнейший импульс. Ведь они с собой привезли технологии, по тем временам абсолютно передовые, и это сразу поставило Московское княжество на недосягаемую высоту относительно соседей. Ключевой технологией было трехполье, которое Москва освоила первой в регионе. Трехполье дало профицит зерна, а именно зерновой профицит был главным мотором Московской экспансии на следующие столетия. Ведь избыток зерна позволил кормить воинов, содержать тяжелую конницу, кормить строителей и мастеров. Именно возможность вести меновую торговлю – зерно на меха (для уральских и сибирских народов зерно было величайшей ценностью) стал главной причиной роста богатства России, и тем ключом, которым открылись двери Урала и Сибири. Именно профицит зерна обеспечил России мир с кочевыми народами.

 

Ну так вот, возвращаемся к нашему сюжету. А теперь представьте себе состояние ума этих греческих монахов. Родился себе человек в каком-нибудь Халкидоне, жил, учился, тут трах бах, турки магометане, крах древней Империи, крах главной православной твердыни, бегство – чужбина, отвратительные латиняне – вот это крах. И вот этот человек вместо того, чтобы выкинуть все из головы подрывается и приезжает в Московию. Он узнал, что тут осталось последнее православное государство, и сюда приехала последняя Византийская царевна. И что этот человек тут застает? Дикость, варварство, тайгу, бесконечный дождь, непредставимую зиму. Что делать? В петлю? Запрещает вера. Бухать? Но тут даже виноград, обратите внимание, не растет, вина нет. Кстати именно греческие монахи в монастырях изобрели водку (еще один инструмент экспансии!!!). По вполне понятным причинам – после греческого вина пить брагу или чем тут гасились великороссы – было совершенно невозможно. И чем, по-вашему, должен был утешаться тот греческий монах? Ради чего ему стоило жить? Ради одного – вот прям тут, посреди болота, прямо из того что есть (потому что больше нет ничего), нужно брать и строить Новый Иерусалим. А учитывая состояние Московских элит, эти идеи оказались более чем востребованы, что и нашло воплощение в действиях Ивана III, Ивана Грозного, и остальных допетровских владык прямым способом. И даже в петровскую и послепетровскую эпоху, когда влияние церкви ослабло, мессианская идеология продолжала влиять на российской общество через влияние православной церкви. Именно из среды священства была рекрутирована разночинская интеллигенция, то есть мессианский менталитет русской интеллигенции, имеет корни прямо из той эпохи.

 

Вот так и родилась эта надрывная нотка в нашей идеологии. Эта психологическая установка на исключительность, на миссию, на готовность к любым жертвам и безразличие к тому, что есть (греки ведь были эмигранты, тут им жалеть было нечего). Нужно брать и рваться к возрождению Империи, к правильному обществу, к некоей запредельно светлой идее и что это и может быть единственно достойным смыслом жизни и образом мыслей. Эта надрывная нота до сих пор звенит в нашей интеллигенции, в мыслящей части власти.

[Тимур]

Как считающий себя русским я категорически против данного названия статьи. Навешивание на нас, - русских, - ярлыков типа "дебил", "рас***яй", "генетический урод", "от рождения бесполезное говно" и подобных оскорбляет мою национальную самоидентификацию, стимулирует меня либо отказаться от самоидентификации в качестве русского, либо тщательно скрывать свою национальную принадлежность (тут мне повезло, - мой акцент обычно определяют как польский, считают поляком). Прохорова надо посадить пожизненно за розжигание, - по 282-й. И всех его цитатеров - до-кучи тоже.

 

 

Ну... я опасался этого. Скажут - мол русофобская агитка.

 

Знаешь, что я тебе предложу. А сохрани текст в ворд и замени словосочетание "русская система управления", на "евраазийская система управления". А потом уже спокойно почитай

[SergeiK]

Как считающий себя русским я категорически против данного названия статьи. Навешивание на нас, - русских, - ярлыков типа "дебил", "рас***яй", "генетический урод", "от рождения бесполезное говно" и подобных оскорбляет мою национальную самоидентификацию, стимулирует меня либо отказаться от самоидентификации в качестве русского, либо тщательно скрывать свою национальную принадлежность (тут мне повезло, - мой акцент обычно определяют как польский, считают поляком). Прохорова надо посадить пожизненно за розжигание, - по 282-й. И всех его цитатеров - до-кучи тоже.

Ну... я опасался этого. Скажут - мол русофобская агитка.

 

Знаешь, что я тебе предложу. А сохрани текст в ворд и замени словосочетание "русская система управления", на "евраазийская система управления". А потом уже спокойно почитай

Я почитал только примеры и выводы: могу сказать, что не согласен. По моим ощущениям - это подгонка под желаемый результат фактов, причина которых совсем в другом.

Надо понимать, что в Европе, в Америке были, фактически, века эволюции менеджмента, в разных его проявлениях. На это работали социальные науки (психология, социология), экономические науки и прочее.

В России же не было этих десятилетий, и огромное количество нынешних руководителей на всех уровнях совершенно безграмотны, как руководители.

В СССР выстраивалась система подготовки руководителей предприятий, но успела она просуществовать относительно недолго. Я не говорю что каждый директор крупного предприятия в СССР был хорошим руководителем, ни в коем случае. Как и везде во всем мире, там было полно случайных людей, были откровенно некомпетентные люди, и множество других проблем. Но были и другие, очень сильные руководители, которые могли передавать опыт.

Кстати, именно на этих людей, и на систему подготовки руководителей, была организована основная атака в начале 90-е. Именно эти люди представляли наибольшую угрозу новому порядку в России, они могли как-то противостоять последующему уничтожению производства и разворовыванию всего новыми руководителями. Поэтому была проведена быстрая приватизация со снятием всего руководства новыми "акционерами". Немногие оставшиеся люди из той когорты позволили как-то отскочить России после кризиса 98 года.

[Тимур]

Я почитал только примеры и выводы: могу сказать, что не согласен. По моим ощущениям - это подгонка под желаемый результат фактов, причина которых совсем в другом.

Надо понимать, что в Европе, в Америке были, фактически, века эволюции менеджмента, в разных его проявлениях.

 

Вот смотри. Чтобы переработать этот текст я потратил больше 50 часов. Вопрос - зачем я это сделал? И зачем выложил именно на nag.ru?

 

Вопрос не в том, согласен я с автором или не согласен. Автор может быть во многом не прав, и даже в большей части рассуждений не прав. Это вообще не очень важно. Важно совершенно другое.

 

При переходе из фазы роста роста рынка в фазу стагнации рынка предприятия типа нашего должны сделать определенный выбор - нужно или продаваться или перестраиваться. Почему?

Почему нужно перестраиваться? Потому что предприятие не может стагнировать - ты или развиваешься или гибнешь. Но проблема в том, что та организационная структура и те бизнесппроцессы, которые были актуальны на фазе роста рынка, начинают убивать предприятие на фазе стагнации рынка. В какой-то момент вы к этому приходите и начинаете реформировать свое предприятие. И вот тут вы налетаете на совершенно неожиданный косяк - выясняется, что реальная управляемость предприятия и ваша способность его изменить крайне ограничены. Определенное время вы потратите, на то чтобы сделать какие-то бесплодные действия, определенное время потратите на то, чтобы убедиться как мало вы можете сделать, потом вы еще потратите время чтобы понять, что вы чего-то не понимаете. Это если в двух словах.

 

Данная книга ценна именно тем, что в ней много и подробно разбираются всякие неприятные проблемы связанные с попытками реформирования. Не факт, что вы на эти грабли налетите, но когда и если налетите, то вы их по описанию узнаете и будете более адекватно реагировать. Ага - грабли. Нужно все делать медленнее, внимательнее и недоверчивее.

 

То что автор назвал книгу русская модель управления, возможно вообще ошибка. Дело в том, что в 90-х все были под мощным влиянием либеральных мифов, и как все реально устроено на западе никто не знал. Россию автор щупал руками, а про запад знал из пропагандистских агиток. Соответственный перекос в книге. Мой совет - игнорируйте. Если почитать толковых американцев, то там описано все тоже говно, что и у нас. Только там его зовут - shit.

[Stimpy]

Тимур, почитай классику - Сирила Паркинсона например :)

[SergeiK]

То что автор назвал книгу русская модель управления, возможно вообще ошибка. Дело в том, что в 90-х все были под мощным влиянием либеральных мифов, и как все реально устроено на западе никто не знал. Россию автор щупал руками, а про запад знал из пропагандистских агиток. Соответственный перекос в книге. Мой совет - игнорируйте. Если почитать толковых американцев, то там описано все тоже говно, что и у нас. Только там его зовут - shit.

Вот в такой формулировке - согласен :).

Нет различия, действительно, есть. Так же как есть различия у Китая, у Индии, у стран Латинской Америки, да у всех свои тараканы.

Но, из-за этого перекоса лучше почитать толковых американцев, правда, тоже, с поправкой :).

[labi]

Добавлю в тему фотографию автора книги:

 

Александр Петрович Прохоров

[Qwerty-tel]

Ух ты ... супер, спасибо (мне правда сказали, что я один это еще не читал :))) ).

 

Я думаю в Европе государство само эту модель насаждает (скоро наверное они все как Греция будут). Т.е. русофилам )))) могу сказать, что надо гордится, что в этой моделе живет весь золотой миллиард :))))).

В реальности у нас телеком стоит перед решением этой задачи - тарифы падают себестоимость растет - объемы продаж уже все - насыщение ))) - что делать - издержки - а в ответ имеем сопротивление персонала - очень спасибо, интересно

[Qwerty-tel]

Как считающий себя русским я категорически против данного названия статьи. Навешивание на нас, - русских, - ярлыков типа "дебил", "рас***яй", "генетический урод", "от рождения бесполезное говно" и подобных оскорбляет мою национальную самоидентификацию, стимулирует меня либо отказаться от самоидентификации в качестве русского, либо тщательно скрывать свою национальную принадлежность (тут мне повезло, - мой акцент обычно определяют как польский, считают поляком). Прохорова надо посадить пожизненно за розжигание, - по 282-й. И всех его цитатеров - до-кучи тоже.

Ну... я опасался этого. Скажут - мол русофобская агитка.

 

Знаешь, что я тебе предложу. А сохрани текст в ворд и замени словосочетание "русская система управления", на "евраазийская система управления". А потом уже спокойно почитай

Я почитал только примеры и выводы: могу сказать, что не согласен. По моим ощущениям - это подгонка под желаемый результат фактов, причина которых совсем в другом.

Надо понимать, что в Европе, в Америке были, фактически, века эволюции менеджмента, в разных его проявлениях. На это работали социальные науки (психология, социология), экономические науки и прочее.

В России же не было этих десятилетий, и огромное количество нынешних руководителей на всех уровнях совершенно безграмотны, как руководители.

В СССР выстраивалась система подготовки руководителей предприятий, но успела она просуществовать относительно недолго. Я не говорю что каждый директор крупного предприятия в СССР был хорошим руководителем, ни в коем случае. Как и везде во всем мире, там было полно случайных людей, были откровенно некомпетентные люди, и множество других проблем. Но были и другие, очень сильные руководители, которые могли передавать опыт.

Кстати, именно на этих людей, и на систему подготовки руководителей, была организована основная атака в начале 90-е. Именно эти люди представляли наибольшую угрозу новому порядку в России, они могли как-то противостоять последующему уничтожению производства и разворовыванию всего новыми руководителями. Поэтому была проведена быстрая приватизация со снятием всего руководства новыми "акционерами". Немногие оставшиеся люди из той когорты позволили как-то отскочить России после кризиса 98 года.

 

Все имеют право на мнение. С вами SergeiK я очень сильно не согласен. Жил в СССР, результаты работы великих руководителей видел на полках в магазинах. Эти руководители проиграли холодную войну, развалили большую страну и довели до нищеты большинство населения. Вам сегодня их передового опыта не хватает? На Яндексе поищите воспоминания и примените в своей работе их методы :)

 

Извините но Ваш пост - заблуждение, которое наверное можно объяснить ностальгией по молодости.

[labi]

Ух ты ... супер, спасибо (мне правда сказали, что я один это еще не читал :))) ).

 

Думаю, что для вашей отрасли подойдёт много разных книжек по экономике/управлению. Только к конкретному руководителю подойдёт конкретная книга (так, чтобы призмы сознания автора и руководителя были схожими). В ЭР-Телекоме, например, Хаббарда читают. И оно у них успешно работает.

 

Люди многообразны и под каждую модель управления можно набрать/отсортировать соответствующий персонал. Тут где-то обсуждался пример, как в телеком-компании работают сплошь порноактёры, реализовавшие в корпоративном календаре самые смелые эротические пожелания руководителя. То есть края здесь нет. Если хочется - можно стимулировать сотрудников плёткой.

 

Тимур выбрал Прохорова и зря делится этим с нами - давно нужно действовать. Не дискутировать, а твёрдо опираться на изложенное кем-то авторитетным из-вне или бодро выдавать его мысли за свои. Начальник не должен осмысливать процесс управления, привлекая к этому широкий круг случайных людей.

 

Утомительны эти слюни. Ты или руководитель, или умный - надо выбирать одно из двух.

[SergeiK]

Все имеют право на мнение. С вами SergeiK я очень сильно не согласен. Жил в СССР, результаты работы великих руководителей видел на полках в магазинах. Эти руководители проиграли холодную войну, развалили большую страну и довели до нищеты большинство населения. Вам сегодня их передового опыта не хватает? На Яндексе поищите воспоминания и примените в своей работе их методы :)

 

Извините но Ваш пост - заблуждение, которое наверное можно объяснить ностальгией по молодости.

Или Ваш :). Как определить? Никак, история рассудит, правда нам будет уже все равно...

 

Я не так стар, чтоб хорошо знать особенности производства в СССР, но достаточно немолод, чтоб помнить, что нищеты не было. Сейчас, хотя блеск ярче, нищеты больше.

Потом, я думаю, что страну валили целеноправленно и осознано очень компетентные специалисты.

Руководители предприятий, со своих мест, изменить это не могли. Я общался с некоторыми из них, уже сильно позже всех событий. Многие из них образованее большинства нынешних руководителей, как в стратегическом мышлении, так и в понимании мотивации людей. И их целенаправленно убирали с руководящих должностей в начале 90-х, именно под предлогом того, до чего они довели страну.

[jab]

Я не так стар, чтоб хорошо знать особенности производства в СССР, но достаточно немолод, чтоб помнить, что нищеты не было. Сейчас, хотя блеск ярче, нищеты больше.

 

Ну наверное мы с Вами в разных СССР жили. :-) Скорее всего у Вас просто по молодости фильтр срабатывал - не замечать нищеты.

[labi]

Я почитал только примеры и выводы: могу сказать, что не согласен. По моим ощущениям - это подгонка под желаемый результат фактов, причина которых совсем в другом.

 

Читать выборочно - это не очень уважительно по отношению к собеседнику/оппоненту. Нет времени выслушать/прочесть - лучше не торопиться вступать в диалог.

 

По поводу "не согласен" замечу, что каждый воспринимает одну и ту-же действительность по-своему. Это людей разделяет (как вас с Qwerty) и это-же, в случае схожести систем восприятия, людей сближает (как Тимура с Прохоровым).

 

"Подгонки" тут, возможно, нет. Автор именно так оценивает происходящее и он не одинок. Меня так-же расстраивает многое в этой книге, в плане не допущения иного взгляда на события (все у автора мотивируются, ведут себя и описывают происходящее одинаково/схоже, а люди-то в стране живут разные), но я не вижу в ней неискренности.

[labi]

Я не так стар, чтоб хорошо знать особенности производства в СССР, но достаточно немолод, чтоб помнить, что нищеты не было. Сейчас, хотя блеск ярче, нищеты больше.

 

Ну наверное мы с Вами в разных СССР жили. :-) Скорее всего у Вас просто по молодости фильтр срабатывал - не замечать нищеты.

 

Ну, если кому реально интересны цифры, то у меня хранится последний справочник Экономика СССР. Только я не знаю какие к ним применять коэффициенты. Цифры тут лукавы. К примеру, на разработку Нивы было потрачено $25 тыс., а на доработку коробки Гранты/Калины - $300 млн (пишу со слов тележурналиста). Как эти экономики можно сравнивать - не представляю себе.

 

По поводу нищеты тогда и благоденствия сейчас, то вы, наверное, в курсе случившегося широкого обсуждения вот этой фотографии:

 

[lip]

Я не так стар, чтоб хорошо знать особенности производства в СССР, но достаточно немолод, чтоб помнить, что нищеты не было. Сейчас, хотя блеск ярче, нищеты больше.

 

Ну наверное мы с Вами в разных СССР жили. :-) Скорее всего у Вас просто по молодости фильтр срабатывал - не замечать нищеты.

Не согласен, была не нищета, была всеобщая вполне благопристойная бедность. Типа как сейчас в Гоа за пределами 5 звездочных отелей. А нищета начинается на границе с Керала в лагерях дорожных строителей, палатки из черного полителена в 40 градусную жару и собаки в премежку с детьми в пыли и грязи.

[labi]

Не согласен, была не нищета, была всеобщая вполне благопристойная бедность.

 

Как на фото выше?

[Qwerty-tel]

Согласен:

1. Утомительны эти слюни. Ты или руководитель, или умный - надо выбирать одно из двух.

2. Или Ваш :). Как определить? Никак, история рассудит, правда нам будет уже все равно...

3. По поводу "не согласен" замечу, что каждый воспринимает одну и ту-же действительность по-своему. Это людей разделяет (как вас с Qwerty) и это-же, в случае схожести систем восприятия, людей сближает (как Тимура с Прохоровым).

4. Не согласен, была не нищета, была всеобщая вполне благопристойная бедность

 

Тем не менее (ИМХО) сегодня страна живет лучше чем в СССР. И происходит это благодаря новым управленцам, которых в т.ч. описывает Прохоров - а вот "красные директора" это пафос, неуважение к конкурентам и непонимание зачем предприятию нужны продавцы и что они могут делать кроме сбора дебиторке - вымирают они сами по Дарвину, а не из-за происков мировой закулисы :)).

[jab]

Не согласен, была не нищета, была всеобщая вполне благопристойная бедность. Типа как сейчас в Гоа за пределами 5 звездочных отелей. А нищета начинается на границе с Керала в лагерях дорожных строителей, палатки из черного полителена в 40 градусную жару и собаки в премежку с детьми в пыли и грязи.

 

Если я говорю нищета, значит это нищета. Причем начиналась она прям со 101км от Москвы, и шла она непредсказуемыми пятнами. Например на одном берегу реки колхоз-миллионик

с коттеджами, дорогой и газом. А на другом берегу колхоз обычный, где семенной фонд съедают до сева, и с одной лампочкой ильича на всех. Про среднеазиатские республики

так и быть, пусть кто-нибудь другой рассказывает. А я могу рассказать про некий чудесный замкадский город ( в черте города три зоны,

штрафбат и военный аэродром посередке ). Там были как новые микрорайоны для военных уже почившего округа,в которых жила половина населения,

и был такой же по площади старый частный сектор, в котором жили местные, это были бараки, палатки, избушки, лачуги, и т.п. И вот там были бразильские фавелы с

поправкой на климат с -50 зимой. И вот я думаю эта фотка с Ленноном, которую тут labi разместил - это примерное представление населения тех бараков и палаток,

как должен выглядеть коммунизм.

 

PS: Про жратву по талонам, и особенности советской торговли как-нибудь в другой раз

[thodin]

С бараками еще пока все в порядке, в фавеллах, как справедливо заметил jab - морозов нет..

 

http://bezbarakov.ucoz.ru/blog

[Navu]

Такое чувство, что тема медленно, но неуклонно двинулась в хорошо накатанное русло социализм vs капитализм.

С душераздирающими откровениями и взаимными разоблачениями.

Хотя тема о модели управления в широком историческом контексте.

[lip]

Такое чувство, что тема медленно, но неуклонно двинулась в хорошо накатанное русло социализм vs капитализм.

С душераздирающими откровениями и взаимными разоблачениями.

Хотя тема о модели управления в широком историческом контексте.

Практика - критерий истины. Оцениваем модель управления по результатам управления.

[SergeiK]

Я почитал только примеры и выводы: могу сказать, что не согласен. По моим ощущениям - это подгонка под желаемый результат фактов, причина которых совсем в другом.

Читать выборочно - это не очень уважительно по отношению к собеседнику/оппоненту. Нет времени выслушать/прочесть - лучше не торопиться вступать в диалог.

Да, тут согласен.

Но я еще предыдущую книгу Тимура не осилил, чтоб не просто буковки посмотреть, а вдумчиво прочитать, а он новое пишет. Так что он сам виноват :).

По поводу "не согласен" замечу, что каждый воспринимает одну и ту же действительность по-своему. Это людей разделяет (как вас с Qwerty) и это-же, в случае схожести систем восприятия, людей сближает (как Тимура с Прохоровым).

И тут согласен. Каждый воспринимает по разному одни и те же факты, все так и пишут.

Надо учиться встать на позицию другого и посмотреть на факты, как он их воспринимает.